Добровольная нищета или нестяжательность состоит в отвержении мира и всего земного, и по духу Евангельскому есть жизнь распятая для мира. Инок должен быть подобен распятому на кресте, который в предсмертных томлениях не желает уже ничего временного, не заботится о земном, а помышляет только о вечном. Так и монах, отрекшись от мира и дав обет добровольной нищеты и нестяжательности, не только не должен ничего земного приобретать, но и желать и заботиться о мирском. Посему отречение от мира и нищета должны простираться и на внешнее и на внутреннее состояние монаха. По словам Аввы Пафнутия, египетского подвижника, "нищета и отвержение мира - троякого рода: по телу, когда человек пренебрегает всеми, без изъятия, благами мира; по нравам, когда оставляет прежние пороки, страсти душевные и плотские; по уму, когда мысль, оставляя все настоящее и видимое, созерцает только будущее, и вожделевает невидимого" (Cassian. collat III. с. 6).

1) Отвержение мира по телу или внешняя нищета, по учению Василия Великого (Простран. прав. отв. на воп. 8 с. 276 в славян. изд), состоит в совершенном отречении от мира, т. е. в оставлении имения, занятий мирскими делами, мирских почестей и званий, родственников, всех связей с мирскими людьми и места жительства в мирском обществе (отсюда - удаление в монастырь - в общежитие, или уединенное пустынножительство). Поелику же монах, как существо телесно-духовное, пока живет в теле на земле, не может совершенно отказаться от нужд телесных, не может не удовлетворять необходимым потребностям тела: то для сего он по необходимости должен пользоваться многими земными вещами, между коими, впрочем, необходимые для нас в течение сей временной жизни, каковы, например, пища и одежда, должно отличать от полезных только на время, каковы, например, художества и различные удобства жизни, и от таких, которые служат для удовольствия. Последние два рода вещей монах должен вовсе оставить и пользоваться только необходимым. Но у монаха, как человека слабого, больного по причине расстройства грехом человеческой природы, много может быть различных нужд, удовлетворения которых требует иногда действительная немощь, а часто и болезненная прихоть. Посему, восстановляя нравственное здравие расстроенной грехом природы своей, монах должен мало помалу сокращать число нужд своих, должен приучать себя как можно менее иметь нужды в земных благах, и заранее добровольно расставаться с тем, что рано или поздно против воли нашей отнимет у нас смерть, чтобы разлучение с ними при смерти не было соединено со скорбью души, и сердце не осталось с ними на земле по привязанности к ним, по словам Спасителя: идеже есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф. 6, 21). Ибо житейские нужды наши суть узы, привязывающие нас к земле. По своей прихоти желая больших удобств в жизни, мы через то умножаем наши нужды, а нужды умножают нашу зависимость от земного, нашу привязанность к земному, наши слабости. Ибо употребление земных благ возбуждает и усиливает похотение, а через то растут страсти, которые не иначе могут быть умерщвлены, как только посредством добровольного лишения удовольствий и выгод житейских. Посему-то и должно не только не искать больших удобств, но приучать себя к лишению различных выгод в жизни и позволять себе пользоваться только вещами необходимыми для удовлетворения существенных потребностей, без чего невозможно было бы жить на земле. Число вещей, служащих для удовлетворения необходимым нуждам нашей земной жизни, Апостол Павел ограничивает только пищею и одеждою: имеюще пищу и одеяние, сими довольны будем (1 Тим. 6, 8). Но и сих вещей должно желать и искать не для удовольствия и прихоти, а только для сохранения жизни и здоровья. Вообще должно пользоваться ими с мудрою умеренностью, которая никогда не должна выступать за пределы действительной необходимости; пользоваться так, чтобы земные блага, которые человек употребляет в свою пользу, служили как бы ступенями для восхождения к Подателю оных, напоминали о благости Божией, и таким образом возбуждали в человеке любовь и благодарность к Отцу Небесному.

Посему необходимым, неизменным правилом касательно внешней нищеты для монаха должно быть следующее: по отречении от мира не только не приобретать и не иметь у себя ничего такого, в чем нет необходимой нужды в настоящее время, но, по возможности, более и более ограничивать и самые необходимые потребности жизни. Вот общее правило, от исполнения которого монах никогда не должен уклоняться. По сему общему правилу строго поступали все св. подвижники всех времен и на основании оного предписывали частные правила для монахов касательно нестяжательности. "Отцы, - говорит прп. Кассиан, - относили к числу житейских забот и попечений все то, что превышает необходимость ежедневного пропитания нашего и непременные потребности тела; так, например, когда стараемся всеми мерами приобрести два или три солида (золотые монеты), между тем как и один был бы достаточен для наших нужд; когда заботимся о стяжании трех или четырех одежд, между тем как для употребления днем и ночью довольно было бы двух; или когда бы для жительства достаточна была одна или, по крайней мере, две кельи, увлекаясь житейской гордостью и пышностью, стараемся строить четыре или пять, и притом великолепные и обширные без всякой надобности" (Collat. IX. с. 5).

По правилам св. подвижников одежда должна быть не драгоценная, не пышная, но соответственная духовной нищете монаха. Он должен не тщеславиться ею, но и в одежде являть смиренномудрие. А кто желает лучших одежд - в отличие от прочих, тот отпадает от любви и смиренномудрия, говорит Василий Великий (Простр. отв. на воп. 22. Подвиж. устав. гл. 30). Не разноцветная, а черная - сообразная с нравственным состоянием монаха, потому что черной одеждой, по словам Симеона Солунского, означается житие имеющих печаль по Богу, истинно кающихся, сетующих и плачущих о прогневании Бога своими грехами (Глав. 52).

Не многочисленная, а только нужная для употребления церковного и домашнего. Вообще, кроме необходимых для употребления вещей, никто ничего не должен иметь у себя (Пахом. Велик. Наставл. 29. Христ. Чт. 1847 г. ч. 26, Симеон Новый Богосл. Доброт. ч. 1. глав. 9, § 134).

По правилам подвижников, касательно пищи монах не должен иметь ничего лишнего, что превышает настоящую дневную нужду, например, не должен иметь у себя в келий и куска хлеба для другого дня, тем более не должен заботиться о заготовлении пищи на многие дни, по заповеди Спасителя (Мф. 6, 25-34). Те, которые запасают хлеб для другого дня и далее, обнаруживают свое неверие в Промысл Божий [18].

Если и о хлебе непозволительно много заботиться, то тем более непозволительно монаху приобретать богатство даже под каким-либо благовидным предлогом - для подаяния милостыни и странноприимства [19], кроме того, что нужно на общую монастырскую потребность, да и то из послушания, а не по собственному произволу (Чин монаш. постриж. в бол. требн.).

Да и самые необходимые вещи, по правилам св. подвижников (Василий Великий. Сл. 2 о подвиг. иноч. Кассиан. 1. 4. с. 13), монах не должен почитать своей собственностью, потому что он и сам не свой, но принадлежит Богу, Которому посвятил себя обетом самоотвержения; не должен даже и называть вещи своими, но все признавать общим, равно принадлежащим всей братии в монастыре, так, чтобы каждая вещь, например, одежда, по словам Василия Великого (Сл. 2 о подвиг. иноч.), служила к употреблению всех и не имела владетеля. Самые даже слова: мое и твое не должны быть произносимы между монахами, говорит св. Златоуст (Advers. oppugn. vitae monast. I. III. § 10), но все у них должно быть общее: стол, жилище, одежда, и самая душа должна быть у всех общая. По словам Василия Великого у всех должно быть одно сердце, одна воля, одно желание, и все общежитие должно составлять как бы одно тело, составленное из многих членов (Слов 2 о подв. иноч.).

Собор Второпервый 6 правилом определил: "Монахи не должны иметь ничего собственного, но все им принадлежащее должно обращаться в собственность монастыря. Ибо блж. Лука о верующих во Христа и представляющих собой образ монашеского общежития говорит: яко ни един от имений своих глаголаше свое быти, но бяху им вся обща (Деян. 4, 32). Из Четьих-Минеи видно, что правила св. Отцов строго исполнялись в древних монастырях. Так например, прп. Кирилл Скифопольский в описании жизни Евфимия Великого говорит, что в лавре св. Евфимия и в обители прп. Герасима Иорданского была удивительная нестяжательность. Подвижники так мало заботились о мирских вещах, что не имели у себя ничего, кроме одной одежды, не имели даже двух одежд; а постель была не другое что, как рогожа. Посему они, выходя из монастыря в отдаленные пустыни на четыредесятницу, не затворяли келий, чтобы, кто захочет, без всякого препятствия мог войти и взять из их маловажных вещей что угодно. Никто ничего из имения не называл своим, но все у них было общее (Христ. Чт. 1834 г. ч. 15).

Такие же правила можно видеть и в нашем отечестве, например, в обители прп. Кирилла Белозерского. При жизни сего святого никому не позволялось иметь что-либо в келий, кроме самых нужных вещей, и называть что-нибудь своим, но все у них было общее. А денег не только никто не имел, кроме общего хранилища, но и не говорили о них. Сам прп. Кирилл носил одежду из многошвейного рубища (Чет.- Мин. 9 июня).

В древности великие подвижники, удаляясь из монастырей в отдаленнейшие пустыни на большее безмолвие, не брали с собой лишней одежды, иногда уходили без куска хлеба. Пища их была - древесные плоды или травные корни, где только случалось находить их. А когда одежда их ветшала, подвижники не заботились приобрести другую, как видно в житии Марка Фраческого, Онуфрия В. и других. Жилищем их были какие-нибудь пещеры, а иные скитались в пустынях, одобно Сыну Человеческому, не имея даже где и главу приклонить [20].

Итак, если Господь повелевает не заботиться о том, что есть и пить, или чем одеваться, то до какой меры простирается сия заповедь? - спрашивает Василий В. - Сия заповедь, отвечает он, как и всякая заповедь, простирается даже до смерти; ибо и Господь послушлив был до смерти (Вопр. 206. Крат. Прав. Лист. 395 в слав. изд.).

Вот предел внешней нищеты! Хотя бы даже пришлось потерпеть голод, наготу и болезнь от недостатка вещей, нужных для жизни, и тогда не должно смущаться сим. Ибо претерпевая скорби от недостатка вещей, монах терпит ради Бога - для исполнения Богоугодного обета нестяжательности. Потому-то монах никак не должен до возмущения души, с оставлением главного своего дела, заботиться о заготовлении для себя денег или каких-нибудь вещей на долгое время вперед, - на время старости или болезни, и в них полагать надежду безбедной, спокойной жизни; ибо проклят человек, иже надеется на человека, или на какую-либо тленную вещь, и от Господа отступит сердце его, - говорит Господь устами Пророка Иеремии (17, 5); но при умеренных трудах всю надежду должно возлагать на одного Бога с уверенностью, что Он все нужное для поддержания жизни и здоровья всегда будет доставлять всем, которые оставляют все земное, временное ради Царствия Небесного, и которые возлагают на Бога все попечение о внешней своей жизни, чтобы без развлечения совершеннее благоугождать Ему. Ибо Господь, говорит Василий Великий, на себя принимает попечение о посвятивших себя Ему, и за то обещает Царство Небесное (Крат. прав. отв. 207).

В сем отношении поучительный пример в назидание братии рассказывал один египетский подвижник: "Один садовник жизни благочестивой трудами рук своих снискивал себе пропитание, весь дневной прибыток иждивал на милостыню; а себе оставлял только нужное для пропитания себя в настоящий день, и таким образом жил без забот, спокойно, всегда благодаря Бога. Сатана, завидуя его добродетели милосердия и нестяжательности, начал внушать ему такие помыслы: "собирай себе деньги, чтобы не терпеть тебе нужды в пропитании, когда состаришься или подвергнешься болезни". Садовник и собрал себе кувшин денег. Но скоро, по смотрению Божию, начала у него гнить нога так сильно, что он сколько ни употреблял врачебных средств к излечению ее, и деньги все, прежде собранные, раздал лекарям на лекарства, но все без пользы. Наконец, отчаявшись в человеческой помощи возвратить себе здоровье, и видя неизбежную опасность смерти, в горести он обратился к Богу и молился с горькими слезами: помяни, Господи, прежние труды мои, когда я благотворил бедным, и помилуй меня! Тогда Ангел Господень, явившись ему ночью, сказал: а где твои деньги, которые ты собирал, и где твоя надежда на них? Тогда вразумленный садовник со скорбью раскаяния молился: согрешил, Господи, прости меня; больше уже не буду так делать. После сего Ангел, прикоснувшись к ноге, исцелил ее, и садовник, к удивлению всех, рано поутру встал и пошел опять на прежние свои труды, прославляя Бога, и на Него возлагая надежду во всем" (Pelag. I. VII. 21. Rosweid. p. 584. de vitis Patrum Eremitarum).

Питаясь от собственных трудов, пустынники иногда ничего не принимали без крайней нужды от мирян, возлагая свою надежду на Бога. Так рассказывают: "Какой-то мирянин принес было деньги одному пустыннику, жившему в уединении около 60 лет, и говорил ему: возьми это на свои нужды, потому что ты уже состарился и ослабел от болезни. А старец сказал ему: после шестидесятилетнего моего пребывания здесь ты пришел отнять у меня моего Питателя. Вот сколько времени был я в недуге и ни в чем не нуждался! Бог все подавал и питал меня; так для чего же мне и теперь оставлять упование на Него, и брать то, в чем я не нуждаюсь? - и не взял деньги" (Pelag. I. VII. 20. pag. 584. Rosweid.).

По сей-то причине - для утверждения монахов в надежде на Бога, и для того, чтобы не дать повода к малодушию и ропоту и и збавить от излишней заботливости о внешней жизни, в древности в монастыре никому не позволялось даже и просить какой-нибудь вещи. Монах должен оставаться в той мысли, что, если какая вещь ему на пользу, и он достоин иметь ее, и это угодно Богу, то Бог внушит настоятелю и духовному отцу дать ему вещь. А если и нужная, по-видимому, вещь не дается ему, то пусть рассуждает так: "Верно, Богу это неугодно, потому что или я недостоин сего, или вещь не на пользу мне будет" (Симеон. Н. Богосл. § 17. 141. Доброт. ч. 1), и этой мыслью и преданностью воле и Промышлению Божию да успокаивает себя. "Что касается до телесной потребности, - говорит авва Дорофей, - если кто достоин утешения, то и сарацынскому сердцу внушит Бог оказать ему милость по его потребности, если же кто недостоин, или не на пользу ему будет удовлетворение, то не найдет себе покоя, хотя бы сотворить для него и новое небо и новую землю" (58. Посл. 3. Лист. 123. на об. в славян. изд.).

Но "кто отрекся жены, имения, славы и пр., тот соделал монахом только человека внешнего, а не внутреннего, - говорит св. Максим Исповедник, - отрекшийся же и от порочных помыслов и страстей сделал таковым и человека внутреннего" (Сотн. 4. § 50 о любви). Это есть совершенное отвержение мира, или нищета, без которой одна внешняя нищета, или отвержение мира и земных вещей вовсе недостаточны, не составляют совершенства. Совершенное отвержение более всего должно быть по сердцу; а отвержение по телу служит только пособием для достижения первого. Потому отвержение мира по телу и переселение из мирского общества в монастырь само по себе еще не принесет никакой пользы, если с ним вместе не будет соединено и отвержение по сердцу. Ибо, не очистив своего сердца от пороков и страстей, не можем достигнуть высшего евангельского совершенства - николи же отпадающей любви, хотя бы и все имение расточили, нечистое, порочное сердце не может иметь чистой, совершенной любви. Об отвержении по телу Апостол так говорит: аще раздам вся имения моя, и аще предам тело мое, во еже сожещи е, любве же не имам, никоя польза ми есть (1 Кор. 13, 3). постол как бы так говорит: "Если я раздам все имение мое на пропитание бедных, по Евангельской заповеди: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение, и даждmь нищим, и имети имаши сокровище на небеси, и гряди в след Мене (Мф. 19, 21), - если, говорю, отвергну таким образом все, так чтобы совершенно ничего не оставалось для меня; если к сему присоединю и мученичество, а между тем буду нетерпелив, или гневлив, или ненавистлив и завистлив, или горд, или буду оскорбляться обидами от других, или стану требовать своего, или помышлять о зле, или нетерпеливо и неохотно буду переносить случающиеся со мной неприятности и роптать: то совершенно бесполезно для меня будет отвержение по внешнему человеку, тогда как внутренний мой человек еще весь в пороках и страстях; когда, отвергши имущество мира сего, которое само по себе ни худо, ни добро, но есть нечто безразличное, не буду стараться отвергнуть и пагубное имение порочного сердца, и достичь высшей любви, которая долготерпит, милосердствует, не завидит, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своих си... вся терпит, которая, наконец, чтителю своему никогда не попускает впадать в произвольные грехи (1 Кор. 13, 4-8): тогда нет никакой для меня пользы. Посему, если желаем достигнуть высшего совершенства, то как по телу оставили мы родителей, родину, богатство и мирские удовольствия, так должны отвергнуть и все вредное имущество сердца" (Мысли сии заимствованы из беседы аввы Пафнутия Кассиан. collat. III. с. 7).

Итак, по отношению к сердцу и нравам отвержение мира должно состоять в том, чтобы отвергнуть все пороки и страсти, оставить прежние худые наклонности и привычки, все мирские обычаи и нравы, так чтобы по нравам, говорит прп. Кассиан (Lib. П. с. 3), дойти до состояния детской евангельской простоты (Мф. 18, 3-4), прямодушия и искренности; отвергнуть всякую мирскую пышность, величавость в образе жизни и поступках, мечтательность о своем достоинстве, жить в уничиженном виде и неизвестности, никогда ни в чем не брать себе преимущества и власти над другими, тем более не требовать себе уважения, но поставлять себя ниже всех и по достоинству, и званию в обществе. Если же когда и случится взять первенство в должности над другими, то не иначе, как только из послушания, по долгу христианской любви - заботиться о благосостоянии и спасении ближних; никогда однако же не приписывать сего достоинства своей личности, и смотреть на это не как на действительное преимущество пред другими, а как на труд, предприемлемый для пользы других, как на обязанность служить другим в деле спасения их, по словам Спасителя: аще кто хощет в вас вящший быти, да будет всем раб и слуга (Мф. 20, 26-27).

Далее - духовная нищета или отвержение мира и земных вещей по сердцу должно простираться на расположения, желания и мысли, именно должно состоять в том, чтобы не только не желать приобретать того, что оставлено в мире, но даже не иметь и пристрастия к тем вещам, которые удержаны по нужде для употребления, например, к одежде, сосудам и т. п. (Прп. Петр Дамаск. Доброт. ч. 3. с. 12).

Ибо пристрастие и к малым и ничтожным вещам опять привязывает наше сердце к миру, подобно тому, как орел, спустившись с небесной высоты вниз за добычею, хотя и одним ногтем зацепит за сеть, не возможет уже опять взлететь на высоту. "От того-то и бывает, - говорит авва Моисей, - что некоторые, оставив свое многочисленное имение, но не оставив прежнего пристрастия к вещам, после возмущаются, гневаются и за маловажные вещи, например, за ножик, грифель, перо и пр., и с такой бережливостью хранят свои книги, что никому не дают их и читать, даже и прикасаться к ним не позволяют; потому всегда и во всем остаются без пользы; от чего бы можно им приобретать приращение в терпении и любви, в том они находят случай к нетерпеливости и своей погибели. Потому такие никогда не могут достигнуть высшего совершенства, высшей любви, изображаемой Апостолом (1 Кор. 13, 1-10)" (Cassian. collat. 1. с. 6).

В сем отношении авва Дорофей прекрасное наставление дал своему келарю: "Если не хочешь впадать в ярость и злопомнение, - говорит святой Дорофей, - то отнюдь не имей пристрастия к вещам, и не беспокойся много о каком-нибудь сосуде, не пренебрегая впрочем им. Если кто хочет взять у тебя, давай; если же по неосторожности, или как-нибудь случайно, разобьется или затеряется, не печалься. Но это должен делать не по небрежению о монастырских сосудах, но по желанию сохранить себя без смущения. Сего же можешь достигнуть, когда будешь всем распоряжаться не как своим, но как Божиим имуществом, которое вверено тебе для употребления. А если не будешь иметь такого разума, то непрестанно будешь и сам смущаться и других смущать" (Наставл. келарю в конце его творений, в слав. изд.).

В расположении своем ко всему мирскому монах должен быть подобен мертвецу, который ничего земного уже не желает и не имеет пристрастия к земным вещам. Так о святом Арсении Великом рассказывают, что когда греческий император Аркадий предоставлял ему брать дань с Египта для своего монастыря, он отвечал императору: "Арсений не требует этого, потому что он давно уже умер для мира" (Чет.-Мин. 8 мая. Подобн. см. Достоп. сказ. о подв. св. отц. § 29 об Арсении). Если же и нужно когда пользоваться какими вещами, то пользующийся ими монах, по Апостолу, должен быть как непользующийся (1 Кор. 7, 31), т. е. о получении какой-нибудь вещи не радоваться и о потере не печалиться. Равно должен не иметь привязанности и к внешним достоинствам, не восхищаться похвалами, почестями, и не оскорбляться бесчестием, уничижением; но в том и другом случае быть в одинаковом расположении духа, по словам аввы Пимена (Скит. Патер. и Чет.-Мин.), уподобляться мертвецу или истукану, который, когда его хвалят, не превозносится, когда поносят, не гневается, и ни на то, ни на другое ничего не отвечает. Однажды Макарий Египетский для наставления своего ученика приказал ему идти на кладбище и ругать мертвецов. Когда ученик это сделал, авва спросил его: что сказали тебе мертвецы? Ученик отвечал: ничего. После сего авва приказал ему идти и хвалить мертвых. Когда ученик исполнил, то авва опять спросил: что сказали мертвецы? Ученик отвечал: опять ничего. Тогда авва Макарий сказал ему: так и ты будь мертв, если хочешь спастись. Когда ругают тебя, молчи, не сердись, а когда хвалят, не превозносись, даже и не думай, подобно мертвому, ни об оскорблениях, ни о похвалах, и спасешься" (Достоп. сказан, о подв. св. отц. § 23. с. 148).

Отвержение мира по уму состоит в том, чтобы не только не иметь беспокойных забот о земном, но и мыслями не рассеиваться по земным предметам из пустого любопытства. Главным же предметом занятия должно быть: непрестанное самовнимание, бдение над собой, или духовное трезвение, иначе - хранение сердца от страстных помыслов и чувствований; чтение Священного Писания (Григор. Син. Доброт. ч. 1. гл. 99) и писаний отеческих, особенно тех, которые научают духовной брани с невидимыми врагами, духовному трезвению и умственной молитве; также священные песнопения; в рукоделии, вообще в телесных трудах можно упражняться только в случае изможения душевных сил от продолжительных умственных занятий, - для того только, чтобы не быть в праздности. А самое главное занятие должно составлять постоянное Богомыслие; сюда могут относиться: устная и умственная молитва и благоговейное размышление о божественных предметах. Предметом размышления может быть и видимый мир, который, по словам Апостола (Рим. 1, 20), проявляет невидимые свойства Божии, Его вечную силу и Божество, и, по словам Псалмопевца (Пс. 18, 2), небеса поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь. Но чтобы размышление вернее приносило духовные плоды: утверждало веру, надежду, возбуждало благочестивые чувствования, расположения и усердие к подвижничеству; то лучше заниматься размышлением об истинах откровенных, из коих одни пробуждают в душе страх греха, и заботливость об очищении сердца и преуспеянии в добродетели. Таковы: смерть, по всеобщем воскресении страшный суд, и вечное мучение грешников. Размышление о вечном блаженстве праведных возбуждает и укрепляет надежду на благость Божию, которая прольет целое море своих щедрот в Царстве Небесном на тех, которые в сей жизни верно служат Богу. Оно возбуждает также усердие к добродетели, и сильное желание и стремление к небесным обителям, к наслаждению невыразимыми райскими красотами, а равно побуждает и к тому, чтобы все земное оставить и почесть за уметы (Флп. 3, 8). Некоторые из откровенных истин особенно сильно возбуждают живейшие чувствования любви и благодарности к Богу, радости и благоговейного удивления и пр. Таковы: безмерная любовь Бога Отца, по которой Он так возлюбил мир, что предал и Единорородного Сына Своего для нашего спасения (Ин. 3, 16), и безмерная любовь Сына Божия, по которой Он, воплотившись, принял на себя все наши немощи, претерпел страдания и крестную смерть за нас, для нашего спасения, предоставил нам все средства - из врагов Божиих сделаться сынами Божиими, избавиться от проклятия и вечного мучения, и получить на небе такие блага, ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9). Предметом размышления могут быть также дела благотворительности, образцы добродетелей и учение Иисуса Христа; равно действия Божественного промышления, открывающиеся как в целой Церкви, так и в собственной нашей жизни, по которым Господь предохраняет нас от многих зол, наделяет бесчисленными дарами естественными и благодатными, и дивным образом устрояет наше спасение и т. п. При глубоком размышлении о сем нельзя не воскликнуть с ап. Павлом: о глубина богатства и премудрости и разума Божия! (Рим. 11, 33. 8, 31-39). Размышление о божественных предметах по степени возвышенности различно: от простого рассудочного размышления восходит до восторженного созерцания [21].

Много было таких подвижников, которые старались достигнуть такого состояния, чтобы ни во внешней, ни во внутренней своей природе ничего не слышать, никаких не ощущать движений, кроме одной мысли, которая бы, как струя света, была неподвижно устремлена к Богу и возвышалась до созерцания божественных предметов. Во время Богомыслия возвышаясь до созерцания, великие подвижники, по словам аввы Пафнутия, до того бывают восхищены к горнему, что не только не воспринимают в себя образов внешних предметов и не слышат звуков голоса говорящих при них, даже не ощущают и положения своего телесного; но, вознесшись мыслями к невидимому, подобно Еноху ходят с Богом на небе, где в таком состоянии будет вечное их пребывание [22]