Ваши Высокопреосвященства, Преосвященства, досточтимые отцы, всечестные матери, братья и сестры!
Благодарю Вас за оказанную нам высокую честь говорить перед вами.
Бесконечно можно славить Бога за то, что мы сегодня имеем возможность встречаться вместе и в серьезной и одновременно доброжелательной и свободной обстановке обсуждать проблемы и задачи современной монашеской жизни.
За истекший 25-летний период возрождения монашеской традиции в России можно увидеть отрадные плоды всепобеждающей благодати Божией. Свыше 600 монастырей! Во многих из них образовались крепкие монашеские братства и сестринства! Прошедший период возрождения явил рассудительных духовников, мудрых архипастырей и пастырей! Многое другое видим мы, отчего может возликовать сердце при взгляде на «виноград, егоже насади Десница Божия»! Однако современная монашеская жизнь в России, как любой живой организм, имеет и свои недостатки, неизбежные при сравнительно небольшом времени возрождения после десятилетий разорения. Чем сложнее организм, тем больший спектр недугов может обременять его, тем искуснее должен быть взгляд и опыт тех, кто призван участвовать в оздоровлении организма и в приведении его в должное здравие.
Освещая заявленную тему перед всечестным собранием, я позволю себе последовательное рассуждение о трех аспектах монашеской жизни, которые мне представляются важными. Впрочем, рассмотрю их только в общих чертах, т.к. регламент моего выступления не позволяет углубляться в частности.
1. Что полагается во главу угла жизни монаха?
Нередко монашеская жизнь ассоциируется даже у самих монашествующих с многоразличными образами служения Церкви. Административные церковные послушания, строительство храмовых комплексов, обязанности на приходе, многообразное миссионерское и социальное служение или внешнее обустройство монастырского быта. Список может быть долгим, и каждый пункт по праву будет обозначен заглавной буквой. Ведь это все есть священное служение нашей Матери Церкви!
Говоря о красоте монастырского монашества, напрашивается следующее рассуждение. Вот юноша приходит в обитель с сердцем, согретым благодатью Божией, решается беззаветно отдается на волю игумена. Мы – настоятели, наместники – приход таких самоотверженных послушников справедливо воспринимаем как драгоценный дар от Бога, особенно, если молодой человек имеет образование, незаурядные умственные способности или какие-нибудь творческие дарования или особенные личностные качества. И это понятно, ведь с такими братьями поначалу можно успешно осуществлять в монастыре различные деловые начинания, которых всегда много. Но… только поначалу. Через некоторый срок приходит время, когда запас ревности «по Бозе», имевшийся до прихода в монастырь и поддержанный внешней монастырской обстановкой, оскудевает. Появляются первые признаки духовно-нравственного, а порой и общего физического утомления. Послушник или кандидат в послушники начинает интуитивно располагаться к тому, чтобы восстанавливать каким-либо образом душевные силы. Отсутствие укорененности в благодатном опыте способствует поиску психологического отдыха за стенами обители или вообще в том, что может предложить мир, начиная от сравнительно невинного и продолжая соблазнами, решительно отрывающими человека от монашеского братства. Самое тяжелое – расставаться не просто с друзьями, но с братьями, к которым ты уже испытываешь родственные чувства. Одна из реалий современного монастырского братства – бесконечная ротация монастырских кадров. Как мне кажется, это тесно связано с поставленным вопросом: что мы ставим во главу угла монашеской жизни? Авва Пимен сказал: «что пользы созидать чужой дом и разрушать свой собственный?». В контексте нашей темы эта фраза может быть осмыслена, хоть и несколько пространно, так: «Никто не имеет права зажигать огонь веры в других, погашая свой. Никто не должен заниматься созиданием чего-либо на благо монастыря или Матери-Церкви, разоряя свою душу и души своих братьев или чад. Тем более, никто не должен строить духовный или материальный дом Церкви, жертвуя и рискуя духовным благополучием тех недостаточно зрелых людей, которые доверились твоему духовному водительству!» Каждого из нас привело в обитель евангельское желание любить Бога всею душою и крепостию своей. Известный старец архимандрит Эмилиан, основатель братства Симонопетра на Святой Горе, говорил по этому поводу: «Можно ли любить то, чего ты не видишь и не знаешь? Человек любит то, что держат его руки, что видят глаза, от чего начинает чаще биться его сердце»[1].
«Камень егоже небрегоша зиждущие, Сей бысть во главу угла» (Мф. 21:42). Личное общение с Богом; ощущение живой связи со Христом; одухотворение, а не подавление личности послушника или монаха через монастырский опыт общежития; созидательное переживание монастыря и монастырского братства как церковной полноты; последовательно развивающийся опыт молитвенного предстояния перед живым Богом – это единственное, что может насытить с избытком сердце монаха, оправдать его отречение от мира и естественно удержать и укоренить в ангельском чине.
2. Опыт богообщения в общежительном монастыре
Теперь следует второй практический вопрос и одновременно задача: как можно достичь подлинного общения с Богом в общежительном монастыре? В монастыре есть ежедневное богослужение, суточный круг с Литургией, личное молитвенное правило, возможность частой исповеди. Кажется, о чем здесь рассуждать? Приобщайся ко всему этому и будь свят! Однако прилежное ознакомление с монастырскими монахами Святой Горы Афон и с их духовным и молитвенным опытом может открыть многим из нас совершенно незнакомый духовный мир. Незнакомый из-за неформального отношения к привычным монастырским обычаями переосмысления, казалось бы, всем известных вещей.
О таком опыте я хотел бы сегодня рассказать.
В одну из поездок на Святую Гору ради пользы своего монастыря и своего братства я беседовал с духовно опытным монахом, которого уместно было бы назвать старцем. Ему шел седьмой десяток. С юношеского возраста (приблизительно с четырнадцати лет) он полюбил монашескую жизнь и в возрасте около двадцати лет вместе с некоторыми своими одноклассниками и друзьями детства стал монахом в общежительном монастыре. Всю жизнь он свято чтил общежитие и знал все тонкости монастырской жизни. Встретившись с нами по нашей просьбе и расспросив нас, русских гостей-монахов, о нашей монастырской жизни, старец произнес неожиданную фразу, сказав, что в монастыре, где подвизается он, всё так же, как у нас. «И работаем, и служим, и молимся, – говорил он. – Только одним мы отличаемся. Мы не умеем, как вы, ходить на головах!». На наше недоумение, конечно, последовало разъяснение. «Представьте, – продолжал старец, – человек днем трудился на послушании. Трудился, заботился, решал поставленные задачи, общался с братьями, вообще с людьми. Вот наступает вечер – время молиться. Но ведь монах отдал силы тела, ума, сердца послушанию, ум переполнен впечатлениями дня! По сути от монаха осталась одна тень. Соответственно проходит и молитвенное правило – из последних сил, всего лишь как внешний ритуал, обряд, но не как священное таинство. Сил пережить правило как встречу со Христом нет! Силы, настроя достичь внутренней, сердечной молитвы просто не осталось. Да и нет возможности уделить достаточно времени на правило по причине усталости. Вы начинаете молиться тогда, когда я, придя в келью, валюсь с ног от усталости».
Такими суждениями опытный монах афонского монастыря подвел нас к основополагающему явлению духовного мира Святой Горы – ночному канону, т.е. личному ночному келейному бдению. Совершается он и гармонично является частью всего монастырского распорядка суток по простой схеме. С вечера после вечерней трапезы и повечерия, закончив дела, но не позднее 19 часов, монахи закрываются у себя в келиях и отдыхают приблизительно до полуночи. Около полуночи братья монастыря встают на ночное бодрствование-бдение. К этому времени, за 4 -5 часов сна, ум успевает отдохнуть, очиститься и быть готовым к бодренной молитве и ночному трезвению.
Ночное правило (ночной канон) может совершаться в течение нескольких часов – это зависит от ревности монаха, его физических и духовных возможностей, от его духовной меры и от благословения духовника-игумена. Ночное правило состоит из молитвы, чтения Священного Писания и Святых Отцов. Затем молитвенное уединение в келии сменяется молитвенным предстоянием на богослужении (примерно с 3-х часов утра).
Свой рассказ о ночном делании монастырской братии старец завершил красивым образом: «Ночью монах себя приносит в жертву Христу, а утром на Литургии Христос приносит себя в Жертву монаху».
После Литургии, завершающей ночное богослужение, следует двухчасовой отдых и затем обычные монастырские послушания. Ночь монаха определяет его последующий день. Качество ночного бодрствования формирует трезвенное отношение к делам и заботам дня в духе заповедей Христа, с Которым в следующую ночь опять предстоит встретиться. «От избытка сердца глаголют уста» (Мф. 12:34). Под устами мы смеем здесь разуметь вообще телесное делание монаха. Но уста двигаются сердцем, которое разогрето благодатью в ночной тиши.
Рассуждая о келейном ночном бдении, или, как его называют афонские отцы, «личной ночной Литургии», нам пришлось выслушать и еще одно недоумение в свой адрес от афонитов: как может новоначальный преуспевать в многоместной келии? Способность удерживаться от празднословия в таких условиях есть достояние опытных, можно сказать, совершенных монахов. Без уединения, доставляемого келией, которая является «личной часовней» молодого послушника или монаха, человек не сможет настроиться на личное предстояние перед Христом и быть свободным в этом молитвенном предстоянии. Итак, для преуспеяния в молитве и достижения молитвы должного качества, монаху необходима одноместная келия, и это обязательное условие для всех монашествующих в обители! Заявление, конечно, категоричное, но, по нашему мнению, весьма резонное.
Ночной канон как нервный узел связует разные аспекты бытия подвижника и задает ход всей жизни монаха; объединяет в себе и радости, и скорби; благодатные воздаяния и лишение благодати.
Слова Спасителя «Блаженны плачущие» (Мф. 5:4) для человека, имеющего опыт ночной молитвы и ночного келейного бодрствования, тесно связуются с апостольским призывом «всегда радоваться» (1Сол. 5:16 ). И действительно, блаженны плачущие в молитве ночью, яко тии утешатся днем благодатной радостью и бодростью духа и тишиной сердца. Должное, трезвенное, усердное ночное правило способствует преумножению евангельского духа в сердце монаха в дневных трудах и хлопотах. Как говорил тот же старец, «днем мы смотрим, какую рыбу поймали ночью».
Важно отметить, что при таком молитвенном подвиге радость в Боге послушник и монах начинает испытывать уже в начале своего монашеского пути, «якоже можаху…», т.е. в меру своей ревности и смирения. Это и есть та награда и утешение, что «вожделенна паче злата…, и слаждша паче меда и сота» (Пс. 18:11). Послушания подъемлются с решимостью; ближний видится собратом, к которому естественно проявлять любовь; желание доминировать в чем-то над своими собратьями отступает; монастырские труды и телесные утеснения становятся необычайно легкими в свете предвкушения трезвенной встречи со Христом ночью.
В то же время зависимость от качества ночного бдения заставляет монаха внимательно следить за своей совестью. Грубость по отношению к братьям, нежелание принять ближнего таким, какой он есть, неделикатность в общении, особенно – своеволие, лукавство или непослушание в отношениях со своим духовным отцом-игуменом сразу сказываются на качестве совершения ночного канона. Опять же ночью в молитвенном уединении монах обретает возможность почувствовать свое духовное отступление от заповедей Христа, примириться с Богом, очиститься от прегрешений, совершенных днем, положить молитвенное начало своему нравственному преображению.
3. Сохранение благодати
Наконец я перейду к третьему вопросу. Если первый звучит как «к чему стремиться, чего прежде всего желать?», а второй – «как приобрести желаемое», то третий формулируется так: «как сохранить то, что приобрели?».
Точнее следует обозначить вопрос так: как помочь монаху сохранить и преумножить ту благодать, которую он стяжевает своим духовным подвигом под руководством духовного отца?
За время горения благодатной ревности, подаваемой каждому в начале пути, послушник-монах должен успеть прилепиться сердцем к подлинным монашеским принципам и отречься от мирского рассуждения. Здесь я хотел бы остановиться на мирском отношении к послушанию. Важно научиться отличать благодатное усердие к обязанностям внешнего послушания от болезненного и душевредного пристрастия к оному. В монашеском делании главным является состояние сердца при исполнении того или иного послушания, в то время как в миру любое дело нацелено преимущественно на конечный результат (результат почти любым способом). Здесь мы вынуждены заметить, что в первом заинтересован духовный отец, а на втором поневоле будет настаивать игумен, если он – только администратор. Первое утверждает инока в смирении, братолюбии, ночной молитве, и, по сути дела, уподобляет Христу, Который пришел не во имя Свое, но во имя Пославшего Его. Второе же, напротив, часто лишает инока всякой способности молиться и зарождает в его сердце многообразные семена миролюбия. Первое делает человека бодрым и любвеобильным, второе – доводит до изнеможения и нервных срывов с соответствующими последствиями. Как говорил старец Эмилиан: «диаволу удалось исказить дух подвижничества и сделать его ακτιβιστική действием, «нужно»»[2], т.е. победой диавола над монахом, является то, что монах делает что-то из чувства долга, потому, что он должен это делать. Устроение монашеских общин по обычаям афонских монастырей помогает не допускать таких трагедий, постепенно взращивать личность монаха, способного сочетать духовную молитвенную опытность с усердием в порученном деле. Для руководителя монастыря важно гармонично сочетать два полюса духовного мира монаха – молитвенную ночь и трудовой день. Это возможно, если монашеская община будет прежде всего семьей во главе с отцом-игуменом, хорошо знающим своих любимых детей – насельников обители. Отец знает, что любит его родной сын и чего страшится; знает меру каждого своего духовного сына и никогда не возложит бремя выше его меры, постепенно – из года в год – ведя к преуспеянию. В свою очередь сын отвечает взаимной любовью и преданностью отцу, служит ему и братству самоотверженно уже не из чувства долга, но из-за потребности своего любящего сердца.
[1] Емилиан (Вафидис ), архимандрит. Толкование на подвижнические слова аввы Исаии. – М: Зачатьевский ставропигиальный женский монастырь; Екатеринбург: изд-во Александро-Невского Ново-Тихвинского женского монастыря, 2014. – С. 541
[2] Αρχιμ. Αιμιλιανός Σιμωνοπετρίτης. Χαρισματική οδός – Ερμηνεία στον “Βίο” του οσίου Νείλου του Καλαβρού. Ίνδικτος, 2008. Σ. 112.
