О пустынниках, отшельниках и безмолвниках на протяжении церковной истории сказано так много и так возвышенно, что нам остается с благоговением покрывать свои уста молчанием. Есть интересное рассуждение преподобного Иоанна Лествичника о степенях духовного восхождения. Как ангел, говорит Лествичник, не может успокоиться, пока не придет в меру Херувима, так и монах не успокоится, покуда не достигнет степени ангела. В свете этого изречения и мы, современные монахи, не можем быть спокойными до тех пор, пока не станем причастными своей меры «священного безмолвия», высшую степень которого явили древние монахи-пустынники.
Итак, с чего же начинается современное «пустынничество»? Преподобный Зосима Верховский, живя со своими духовными сестрами в общежительном монастыре, вспоминал со слезами свое былое отшельничество одной фразой: «Эх! Пустыня!» Почему же ныне умолкли подобные воздыхания?
Сегодня в публичных рассуждениях о христианской нравственности часто звучат призывы «быть как дети». Быть чистым душой, как ребенок, как дитя верить и любить. Но порой под таким нравственным богословием о любви скрывается обычная сентиментальность, являющаяся полной противоположностью Любви евангельской. В духе сентиментальных восторгов многие рассуждают сегодня и о пустынничестве. Но если мы посмотрим, как вели себя настоящие монахи-пустынники, то мы должны будем заключить, что они как раз и являются настоящими евангельскими детьми. Исходя из заданной темы, ограничимся описанием некоторых особенностей этого феномена.
Если старика, уставшего от жизни, уже ничто не может заинтересовать и обрадовать, то ребенок, только начинающий свой жизненный путь, испытывает постоянную, непреодолимую потребность в новых знаниях, чувствах и радостях. Монашеская жизнь предполагает отказ от мирских ценностей, таких, как супружеская любовь, привязанность к родственникам, многоразличная озабоченность устроением «места под солнцем» для себя и для своих близких. Через эту своеобразную «осиротелость» обретается постепенно апостольская свобода духа. Высвобождаясь от томительной суеты века сего, человек буквально переживает второе рождение. В его сердце расцветает новыми, чистыми чувствами и желаниями своеобразная духовная весна. Душа начинает не по-книжному испытывать жажду Благодати. Всё вокруг становится ярким и притягательным, как в детстве.
Однако именно на этом этапе инока подстерегает очень серьезное искушение. Цветущая молодость, не обремененная благодатным игом супружества, всегда расположена к распутству. Так и душа монаха, свободная от подлинной Любви во Христе, то есть не знающая молитвенной сладости келейного уединения, будучи духовно голодной, неизбежно будет переходить на «подножный корм» посторонних и праздных интересов. Как правило, изначально множественность сердечных увлечений связана с монастырскими послушаниями, но постепенно внутренний мир инока наполняется всем, что попадает в поле зрения «ока его души». Сказывается принцип вакуума, втягивающего в себя все окружающие предметы. Природа не терпит пустоты, особенно если это природа духовная.
Монах отказывается от своих родственников ради того, чтобы возыметь родственником всякого ближнего своего, первейшим из которых является Сам Христос. Но в такой сердечной свободе кроется не только преимущество. Если для мирянина искушением является недобрый взгляд со стороны, то для инока, чье сердце расположено к евангельскому состраданию, напротив, благодарное и теплое отношение окружающих может послужить роковым потрясением всей жизни. И это касается не только отношений с лицами противоположного пола. Постоянное общение в дружеской атмосфере с людьми мирского духа располагает сердце инока к жизненным смыслам самих этих людей. И здесь уже происходит подмена настоящей Любви на обычную сентиментальность.
Умение не поддаваться этим чувствам и есть начало «пустынничества». Старец Порфирий Кавсокаливит приводит интересный образ: чтобы перебить круги на воде от брошенного камня, нужно бросить в воду камень еще больших размеров. Любовь можно победить только большею любовью. Любовь к миру – вражда Богу есть (ср. Иак. 4:4), говорит апостол. Непреодолимое желание наслаждаться удовольствиями этой временной жизни порождает страх болезней, страх смерти, жизненных неудач. Но совершенная любовь изгоняет страх (1 Ин. 4:18) – любовь к Богу есть единственная сила, способная победить или вытеснить душепагубную любовь к миру.
Конечно, Литургия, чтение святых отцов, да и само монашеское служение непременно являются проявлением любви к Богу, но войти в храм на богослужение – не значит уже стать причастным «брачному пиру» священной Евхаристии, ведь еще необходима «брачная одежда» искренних чувств во Христе. Равно как и рассуждать о Боге, говорить о Нем – не всегда означает самому быть причастным Его Любви. Архимандрит Эмилиан (основатель братства в Симонопетре) выражается прямо: если проповедник, полагая множественные труды в своем благовестии, оставляет собственное молитвенное правило, то он просто становится лжецом.
Понуждение себя в келейной молитве всегда вызывает в сердце изначально мучительное сопротивление страстей и помыслов. Умное делание приводит в движение змия, сокрытого в нас, – говорит преподобный Нил Сорский, умное делание его и умерщвляет. Брань за соединение ума и сердца в молитве простирается до кровавого пота. Это и объяснимо, ведь современный окружающий мир яркими красками и звуками пытается вжиться в человека со всех сторон. Калейдоскоп впечатлений препятствует порой даже просто подумать о молитве, а сам процесс внимательного произнесения заветных слов по степени страдания часто подобен отрыванию от ран запекшихся кровавых повязок. Легко вычитать устами канон, но пребывание со Христом наедине во внимании – есть тернистый путь к своей священной пустыне.
И здесь мы должны сказать о двойном мученичестве монаха. Два духовных подвига, как два евангельских ножа, о которых приточно обмолвился Сам Спаситель в прощальной речи, должны непременно украсить жизнь монаха. К сожалению, многие современные иноки, мечтающие о молитвенном уединении в пустыне, не всегда готовы подъять на себя томление второго евангельского «острия». Я имею в виду мученичество послушания. Когда монах несет на себе подвиг безотказного послушания в монастыре и в то же время стремится неукоснительно исполнять свое келейное правило, то поначалу складывается впечатление, что Сам Бог как будто противится подвижнику. И болезни, и усталость, и неожиданные перемены режима дня. Но подобно праведному Иакову, вступившему в схватку с неким священным мужем, монах, сопротивляясь ударам монастырской жизни, обретает право носить имя Израиль, то есть зрящий Бога. Что интересно: упорство в своих убеждениях и личных потребностях, как правило, приводит к обезличиванию внутреннего мира души. Страсти делают человека безликим, со стандартным набором желаний – добиться, утвердиться и в конце-концов идти в другой монастырь. И напротив, чем сильнее инок отсекает свою волю перед игуменом и братством, тем ярче в нем раскрываются личностные особенности души, ясность ума и своеобразие молитвенных переживаний.
Святой Исаак Сирин, утешая пустынников, дает такой совет: будь в келии, и она тебя всему научит. Современному монаху, желающему, по силам, стать причастным священному безмолвию древних, уместен будет другой совет: будь в обители, то есть будь во всех проявлениях монастырской жизни, и эта жизнь тебя всему научит – молитве, благодати, любви.
Никто не станет спорить, что иногда святая обитель становится великой благодатью благодаря христианским святыням, пребывающим в стенах монастыря – чудотворным иконам, мощам святых угодников, или проживающим в составе братства благодатным старцам. Но позволим себе отметить, что блаженна будет та обитель, которая уподобится тому евангельскому неводу, в котором обретется священный улов монахов, носящих в сердце своем подлинную Любовь ко Христу.
