Преподобный Пимен (в миру Петр Дмитриевич Мясников) родился 10 августа 1810 года в городе Вологде. Родители его, Дмитрий Афанасьевич и Авдотья Петровна, были люди благочестивые, честные, происходили из торгового сословия.

Когда Петру минуло семь лет, его стали учить грамоте. Народных училищ в то время в Вологде не было, и дети людей среднего класса учились грамоте где придется. Неподалеку от дома Мясниковых жила старушка Крылова, из духовного звания, зырянка из города Никольска. Старушка эта имела небольшой домик и занималась печением сдобных ватрушек; у нее были три дочери немолодых уже лет: старшая, Пелагея Егоровна, была портниха, а обе младшие — башмачницы и неугомонные певуньи. Пелагее Егоровне выпало на долю преподавать грамоту мальчику Петру. Он и его товарищ по имени Андрюша ежедневно ходили к этой учительнице.

Но, вероятно, ученая портниха не в равной мере обладала способностью шить и способностью преподавать; два года мальчики учились, а все еще читать порядком не умели. Тогда учеников от Пелагеи Егоровны взяли. Андрюшу отдали в медники, а Петрушу поместили к крестному отцу, который и довершил образование своего крестника, доучив его грамоте. Впрочем, и тут успех был не полный: читать крестник выучился хорошо и бойко, но что касается чистописания, эта наука ему вовсе не далась, и он усвоил себе почерк мелкий и малоразборчивый.

В десять-одиннадцать лет Петр мог уже свободно читать, и он принялся за чтение Библии крупной и четкой печати Елизаветинских времен, бывшей в родительском доме. Чтение божественной книги имело на него большое влияние и оставило в уме отрока неизгладимые следы: он охладел ко всему временному и, помышляя более о небесном, нежели о земном, начал думать, как бы ему поступить в монастырь. Отец мальчика был церковным старостой в своем приходе, и Петр, когда только мог, непременно бывал в церкви. Он часто также ходил в Духов монастырь и, встречаясь там с одним подвижником, познакомился с ним. Тот был человеком благочестивым и кроме храма Божьего почти нигде не бывал. Жил он в уединенной келейке, которую для него выстроили у себя на дворе всеми уважаемые в Вологде пожилые девицы Алябьевы. Этот подвижник, к которому Петр начал ходить, поддерживал в юноше его благочестивое настроение.

Достигнув семнадцатилетнего возраста, Петр достал себе книгу «Алфавит Духовный» и, прочитав ее, окончательно утвердился в мысли отказаться от мира.

Зная крутой и несговорчивый характер своего отца, не слишком расположенного к монашеству, Петр весьма опасался открыться ему, предвидя с его стороны сильное сопротивление. К счастью, две из его младших сестер отпросились у отца вступить в Горицкий Троицкий монастырь. Это облегчило Петру объяснение с отцом, и тот, хотя и не весьма охотно и не вдруг, однако согласился не мешать благочестивому юноше последовать примеру сестер.

Вот что пишет об этом преподобный Пимен в своих воспоминаниях: «В том же (1830) году, на сырной неделе, я отправился на богомолье в Глушицкий монастырь, в котором Брянчанинов был приукажен. В то самое время, как я пришел в монастырь и подходил к гостинице, Брянчанинов садился в сани... и отправлялся в Семигородную пустынь, куда и я также направлялся. Переночевав в Глушицком монастыре с четверга на пяток, я наутро отправился пешком и пришел в Семигородную пустынь уже в субботу и пристал на гостинице, а Брянчанинов, гораздо заранее до меня приехавший, остановился у настоятеля, игумена Мельхиседека, в так называемых архиерейских покоях... В прощальное воскресенье я был у обедни. Когда я пришел в церковь, Брянчанинов был уже там и стоял в настоящей церкви за правым клиросом, а я стал налево за столбом, под аркой. Во все время обедни Брянчанинов ни разу не обернулся и, следовательно, не мог видеть, что кто-либо стоит за ним. Ему поднесли просфору, и, когда по окончании обедни служащие и братия пошли в предел совершать установленное молебствие, которое бывает после литургии, Брянчанинов обернулся и, подошедши прямо ко мне, дал мне просфору и, спросив меня, где я остановился, сказал мне: «Я к вам приду».

Невзирая на его молодые лета, видно было, что он много читал отеческих книг, знал весьма твердо Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Добротолюбие и писания других подвижников, и потому беседа его, назидательная и увлекательная, была в высшей степени усладительна. Эта продолжительная беседа его со мной меня еще более утвердила в моем намерении удалиться из мира и вступить в монашество...»

В июне 1832 года Петр поступил в Новоезерский Кириллов монастырь, где настоятелем был в то время игумен Аркадий, избранный на это место по указанию архимандрита Феофана (Соколова), ученика преподобного Феодора Санаксарского. Игумен Аркадий всегда относился к своему предместнику с великим уважением и редко что-либо предпринимал без его совета и благословения. Оставив управление монастырем, архимандрит Феофан неукоснительно бывал у всех служб и распоряжался чтением Шестопсалмия, Пролога и прочего. С детства возлюбивший монашество, он на деле своим примером преподавал Новоезерской братии наставления к богоугодной жизни, стараясь водворить дух подвижничества и смирения в обители, им восстановленной и обновленной. При нем и при его преемнике обитель процвела и прославилась строгостью своего устава, а также внешним и внутренним благоустроением.

Юный послушник Петр находился на послушании в келарной, помощником келаря. Не без пользы провел он время своего новоначалия в Новоезерском монастыре и по прошествии многих лет, вспоминая о своем там жительстве, рассказывал многие подробности виденного им и различные обстоятельства тамошнего житья, глубоко врезавшиеся в его память.

После кончины архимандрита Феофана, последовавшей 3 декабря 1833 года, Петр прожил еще несколько месяцев в Новоезерском монастыре, а в июне отправился на родину, в Вологду, хлопотать о своем увольнении от общества.

Отец Игнатий (Брянчанинов), бывший в то время игуменом Лопотова монастыря, снабдил Петра двумя письмами, из которых одно было адресовано известному Оптинскому старцу и учителю, отцу Леониду (Наголкину), другое - к отцу Иларию младшему, жившему когда-то в Свирском монастыре вместе с Брянчаниновым. Благодаря этим двум письмам Петр был радушно принят в Оптиной пустыни.

Иеромонах Иларий, к которому Петр также имел письмо от отца Игнатия, был в Оптиной пустыни ризничим, и так как кроме него был еще и другой Иларий, то этот назывался младшим. По рекомендации игумена Игнатия (Брянчанинова) в 1834 году иеромонах Иларий был назначен настоятелем Николо-Угрешского монастыря Московской епархии, с возведением в сан игумена, и, отбывая на свое новое место служения, взял с собой послушника Петра в качестве своего келейника.

При поступлении своем на Угрешу Петр был совершенный юноша и, хотя от роду ему шел уже двадцать четвертый год, казался на вид несравненно моложе: небольшого роста, крепкого телосложения, но не слишком плотный, с живыми, проницательными глазами, которые все видели, все замечали; с темными широкими бровями и густыми, как шелк, темно-каштановыми волосами; бороды и усов не было еще и признаков.

Он приехал из Вологды в подряснике из толстого черного сукна «оптинского» покроя и в кожаном поясе из тюленя, такие пояса называли «соловецкими». Подобное одеяние показалось очень странным угрешской братии; над Петром подтрунивали; говорили, что в штатном монастыре так не одеваются; называли его «кожухом», однако Петр нисколько этим не обижался и, не обращая внимания на то, что говорят другие и хорошею ли, дурною ли находят его одежду, продолжал носить свой подрясник, пока он ему годился.

Недели через две по приезде он подал прошение о своем принятии в братство монастыря.

При настоятельских келиях для келейника особой каморки не было, а в передней был отгорожен угол с окном, и здесь прожил Петр первые пять лет своего пребывания на Угреше.

26 марта 1838 года игумен Иларий постриг послушника Петра в мантию и нарек ему имя Пимен в честь великого подвижника монашества, как бы предвещая ему, что и его имя в современном монашестве будет чтимо и останется приснопамятным. После того он целую неделю неисходно пребывал в Успенской церкви, где был пострижен, и в скором времени, уволенный от должности келейника, получил отдельную келию. Все прежние его послушания остались за ним, а вместо келейного он получил послушание церковное.

В феврале 1839 года монах Пимен был хиротонисан в сан иеродиакона.

Угрешский казначей отец Серафим, очень хороший монах и человек способный, в начале 1839 года был переведен митрополитом Московским Филаретом (Дроздовым) в Московский Знаменский монастырь, а на его место был назначен исправляющим должность иеродиакон Пимен. Несмотря на то, что ему было едва тридцать лет и в монастыре были иеромонахи гораздо старше его летами, но ни на кого из них не пал выбор владыки. Менее чем через год настоятелю монастыря было предписано отправить иеродиакона Пимена к викарию Московскому для посвящения во иеромонаха. 25 апреля 1840 года иеродиакон Пимен был рукоположен в сан иеромонаха, а 26 февраля 1844 года утвержден в должности казначея.

Игумен Иларий мало входил в вещественные нужды обители, помышляя более о духовном ее строе. Иеромонаху Пимену приходилось иметь попечение о ее благосостоянии, на нем лежали все тяготы управления. Мало-помалу он осваивался и незаметным образом подготовлялся к той многосторонней деятельности, какой потребовала от него впоследствии многолюдная и обширная обитель, благодаря ему процветшая и прославившаяся.

Угреша, бедная средствами, убогая зданиями, скудная братией, известная тогда не благочестием своих иноков, а их распущенностью, даже и при строго подвижнической жизни игумена Илария не могла никого особенно прельстить своим настоятельством. Однако благодаря неусыпным трудам, добросовестной нестяжательности и неутомимому усердию отца Пимена обитель впоследствии поднялась на такую высоту, что после Троицкой Лавры и некоторых других первостепенных монастырей Московской епархии стала во главе прочих как по внешности своей, так и по численности братии. В конце XIX века настоятельство в ней не показалось бы унизительным и для святителей, желающих удалиться от дел управления и жительствовать на покое. Всем этим Угреша обязана отцу Пимену. В свою очередь, и отец Пимен был обязан Угреше, ведь личность его сложилась под влиянием мудрого, но крайне взыскательного правления святителя Филарета, и отец Пимен стал тем, кем видели его в последние годы жизни.

В 1849 году отец Пимен познакомился с женой Павла Матвеевича Александрова и с ним самим, впоследствии супруги стали деятельными благотворителями Угрешской обители.

Вот что сам отец Пимен рассказывает в своих воспоминаниях об этом приснопамятном для Угреши дне.

«Мая 9, 1849 года, день был жаркий и прекрасный; перед обедней приехала к нам в монастырь Мария Григорьевна Александрова, жена мануфактур-советника Павла Матвеевича. Она приехала с одной из своих родственниц, старушкой Елизаветой Ивановной, в дормезе в шесть лошадей, и так как гостиницы при монастыре тогда не было, то пристала у меня в келиях...»

Александрова обедала у отца Пимена в келии и просила его, чтоб он ее всюду водил. Приезд такой гостьи в день храмового праздника мог бы показаться обременительным для казначея в другом монастыре, так как ему пришлось заниматься исключительно с ней, но при тогдашнем состоянии Угреши, даже в праздник не особенно посещаемой богомольцами, отец Пимен не был в большом затруднении из-за того, что ему пришлось удовлетворять любопытство гостьи и всюду ее водить, потому что, кроме теплой Успенской церкви, и вести ее было некуда.

Успенская церковь в то время была тесна и бедна, а другой теплой церкви не было. Вероятно, состояние этой церкви поразило и посетительницу, и она спросила казначея:

- А где же бывают у вас ранние обедни? - как бы удивляясь, что в такой церкви служат.

- Кроме этой, у нас еще теплого придела нет, - ответил отец Пимен, - а потому зимой служится всего только одна литургия, а ранней вовсе не бывает.

- Ну, а это что же такое? - спросила Александрова, указывая на дверь с левой стороны церкви.

- Это просто чулан для дров, - ответил отец Пимен и отворил дверь.

- Нельзя ли вот здесь сделать престол? - спросила посетительница.

- Да отчего же нельзя? - сказал ей в ответ казначей, нисколько не сообразив, что на пространстве четырех квадратных аршин никакого алтаря сделать невозможно.

Но желание его иметь еще теплую церковь было так велико, что он и не подумал об этой несообразности, радуясь мысли, что будет где служить раннюю литургию.

- Когда Вы будете в Москве, — сказала Александрова, — прошу Вас, побывайте у нас.

Несмотря на скудость тогдашних средств (при запущенности монастырских зданий), отец Пимен был весьма осторожен и никогда ни у кого ничего не выпрашивал, он говорил:

- Никогда ничего не проси для монастыря, высказывай, если представляется удобный случай, какие монастырь имеет нужды, но отнюдь не вымогай ничего, этим только можешь отбить охоту у желающего что-нибудь сделать; гораздо же лучше предоставить каждому сделать по своему желанию и по усердию с охотою, что Бог ему на сердце положит, нежели по нашей усиленной просьбе и, может быть, даже и с досадой, потому только, что мы выклянчили.

И действительно, отец Пимен всегда так и действовал. Бывали и такие случаи, что он отказывался принять предлагаемое, чтобы не подать повода сказать, что монахи — попрошайки.

16 сентября 1851 года последовало освящение придела при Успенской церкви во имя преподобной Марии Египетской. Освящение совершил митрополит Московский Филарет. Погода стояла в то время ясная, жаркая, совершенно летняя, и потому было такое множество богомольцев, что за длинными столами, расставленными по всему монастырю, обедало до восьми тысяч человек. Угощение всем присутствующим было сделано на счет Александрова, по его желанию.

16 октября 1853 года стараниями отца Пимена и при поддержке митрополита Московского Филарета Николо-Угрешский монастырь был преобразован из штатного в общежительный, а иеромонах Пимен был возведен в сан игумена и назначен настоятелем обители ввиду того, что игумен Иларий подал прошение об увольнении на покой.

Накануне митрополит Филарет прибыл на Угрешу поутру; сам совершил соборно всенощное бдение в Успенской церкви, приказав заранее, чтобы новые одежды для всей братии, приготовленные во время бдения, были положены около престола, и, когда бдение окончилось, он прочел молитву, после чего отец Пимен стал подносить ему каждую одежду, и он каждую благословлял и окроплял святой водой. На следующее утро вся братия облеклась в эти новые одежды и так явились все к литургии, которую соборно совершил митрополит, и в этот день посвятил отца Пимена в сан игумена.

Относительно нравственных качеств отца Пимена можно сказать, что для себя он не был ни корыстолюбив, ни стяжателен, ни вещелюбив. Имея в руках десятки и сотни тысяч, он не сберег собственно для себя ни одного рубля, и все, что было у него денег, велел записать монастырскими. Но, не будучи стяжателен для себя лично, нельзя сказать, чтобы он был вовсе чужд стяжательности для обители. Напротив того, он постоянно помышлял о том и прилагал все свое старание, чтобы увеличить и упрочить вещественное благосостояние Угреши и радовался, когда делалось что-нибудь для обители, и скорбел, если желаемое им не осуществлялось или было замедляемо. Но и при всей своей преданности интересам монастырским, и при всегдашнем и неусыпном о нем попечении, он прежде всего памятовал свое монашеское звание и потому с великой осторожностью делал каждый шаг, опасаясь подать повод к невыгодному отзыву о монашестве, и с великой осмотрительностью принимал предлагаемое благотворителями.

Будучи в отношении к братии весьма взыскателен, он, когда требовалось утешить кого-нибудь, наградить, помочь, не стеснялся и давал полною мерою. Старшим из братии, когда отпускал их побывать в Москве, давал по пяти, по десяти рублей и более, а когда по прошествии многих лет жительства в монастыре кто-нибудь из иеромонахов отпрашивался на богомолье в Киев или на родину, и это было далеко, он давал значительное, достаточное с избытком для путешествия количество денег, сообразуясь с потребностями каждого, и были случаи, что он давал и по несколько сот рублей. Он умел требовать, умел взыскивать и, наказывая строго, любил и утешить человека достойного из братии, умел щедро, не стесняясь, наградить и поощрить. Он всегда носил в кармане множество серебряных монет. Когда при встрече с ним просил у него прохожий, нищий, погорелый, рабочий или странник, он не отказывал никогда и, смотря по тому, кто был просящий, давал ему столько, сколько почитал нужным и достаточным.

Он не отказывал послушникам, живущим в монастыре и хорошо себя ведущим, платил за них подати или оброк, хотя бы это составляло и несколько десятков рублей. «Он трудится для монастыря и братии, — говорил отец Пимен, — почему же монастырю и не помочь ему?»

В постные дни и во время положенных постов отец Пимен, согласно уставу, умеренно употреблял надлежащую пищу и в продолжение великой четыредесятницы, хотя и строго воздерживался от рыбы, но не удручал себя чрезмерным воздержанием, а говаривал: «Дай Бог соблюсти в точности и то, что нам положено по уставу, не мудрствовать, а в простоте исполнять».

Отец Пимен был всегда усерден к церковному богослужению и, глубоко проникнутый духом монашества, строго придерживался устава церковного и не дозволял никаких отступлений ни в самой службе, ни в часах богослужения, которые, однажды установленные, никогда не были изменяемы. Сам он, пока дозволяло ему здоровье, всегда приходил к утрене, начинавшейся в три часа по будням, а в воскресные и в праздничные дни часом или получасом ранее; сам назначал, кому из иеромонахов или иеродиаконов читать Шестопсалмие, выбирал из Пролога чтение по шестой песне и оставался до конца, но на раннюю обедню молиться не оставался, а приходил к поздней. Весьма часто в будни он сам читал кафизмы или канон, не очень громко, но так внятно и явственно, что во всей церкви слышалось каждое его слово. Чтение его отличалось простотой и плавностью: он не понижал и не возвышал голоса, читал мерно и неспешно. Он не одобрял тех, которые при чтении, как он выражался, виляют голосом. «Читай просто и внятно, а голосом не виляй; слово божественное имеет свою собственную силу и не тре-бует, чтобы мы старались своим голосом придавать ему выражение; я почитаю это даже за самомнение, будто я могу своим чтением произвести более впечатления, чем смысл того, что Церковь положила читать; слово Божие более подействует, чем наш голос».

Отец Пимен был глубоко и искренне благочестив, не суемудрствуя и не сомневаясь в учениях святой Церкви или святых отцов. Ему часто случалось говорить мирянам в ответ на какое-нибудь сомнение или на извинение, что они не исполняют в строгости устава Церкви: «Нам тут сомневаться не в чем, этому учит святая Церковь, и извинять себя не можем своими мудрствованиями; почитайте-ка, что об этом говорят святые отцы, вот и увидите, а они Богу угодили, да и поумнее были многих ваших теперешних ученых умников, которые только мудрствуют и сами заблуждаются, и других вводят в соблазн и в грех. От своих дел никто из нас не оправдится, а если чувствуешь, что делаешь отступления, так не оправдывай себя, а смиряйся, сознавай, что ты согрешил и живешь худо, не так, как следует, не по божественному слову, и прибегай к милосердию Божьему, а не говори: экая важность, что я это делаю или этого не делаю. Очень велика важность; ты не хотел знать, что об этом говорили святые отцы, прославленные угодники Божии, которые были не нам чета, ты делал заведомо отступления от устава Церкви, стало быть, ты отступник и не исполнил закон Христов, стало быть, ты повинен чему? Знаешь ли? Ни много ни мало, только геенне огненной. Так кайся, а не оправдывайся. Сознай свою слабость, проси прощения у Бога, а не смей говорить: экая важность! Сугуб грех имаши. Так-то, сударик, больше Церкви, выше святых не будешь».

И в этом духе отец Пимен очень часто говаривал мирским людям, нисколько не стесняясь значительностью лица.

«Если мы говорить не будем, кто же скажет? Не спрашивают - не навязывай своих убеждений, не лезь с непрошеными советами; а если спросили тебя, дали тебе повод говорить, желают услышать слово на пользу, тут нечего стесняться и деликатничать; говори дело, как есть, не на лицо зряще. Господь с тебя же взыщет: мог сказать правду, предостеречь брата твоего от греха и погибели и не сделал этого из пустого, глупого мирского угождения. Двум господам слугой не будешь: служи Богу, а не человеку; а рассердится на тебя за правду, что тебе от этого? И он человек такой же, как ты; дурно ему, а не нам, мы сказали слово истины, не человекоугодствовали».

В 1855-1858 годах Николо-Угрешский монастырь часто посещал ректор Московской Духовной семинарии архимандрит Леонид (Краснопевков), впоследствии епископ Дмитровский, викарий Московской епархии. Его частые и довольно продолжительные пребывания в монастыре, столь же отрадные для него самого, сколько и для отца Пимена, принесли несомненную духовную пользу тому и другому: они находили удовольствие во взаимной беседе, и ученый заимствовал у неученого добытые опытом познания о монашестве, к которому принадлежал по своему положению, которое любил по сердечному влечению, знал по учению богословскому, но дотоле мало видел вблизи. Вот почему впоследствии преосвященный Леонид всегда называл отца Пимена своим учителем в монашестве и высоко ценил его ум и опытность в жительстве монашеском, что можно видеть из следующего случая. В 1870-х годах поступил в Московскую епархию настоятель из одной соседней епархии, и, когда явился к преосвященному Леониду, тот, между прочим, посоветовал ему познакомиться с архимандритом Пименом, настоятелем Угрешским.

- А он из какой академии? - спросил новый настоятель.

- Он в академии ни в какой не был, - ответил владыка, - но человек он от природы весьма умный и даровитый; опытный монах и не академик, но может научить любого академика монашеству и превзойдет многих в умении управлять монастырем.

24 августа 1858 года за выдающиеся заслуги митрополит Московский Филарет возвел игумена Пимена в сан архимандрита. За это время трудами отца Пимена было выстроено в монастыре пять церквей; Николаевский собор в 1843 году, церковь преподобной Марии Египетской в 1851 году, Успенская в 1852 году и 1860 году - Скорбященская и Петропавловская скитская. Все они были освящены митрополитом Московским Филаретом.

14 сентября 1860 года была освящена Петропавловская скитская церковь. В продолжение трех дней скит оставался открытым для женщин, а на четвертый, после вечерни, его затворили, и впускали в него женщин только дважды в год: 26 мая, в день кончины храмоздателя Куманина, когда совершалось по нем поминовение, и 19 июня, в день храмового праздника.

Кончина Марии Григорьевны Александровой, первоначальной благотворительницы Угреши, последовала 15 апреля 1862 года. По смерти своего мужа, Павла Матвеевича, по духовному его завещанию она получила всего только 20 тысяч и движимость, что в сравнении с ее прежним изобилием и излишеством были, можно сказать, мелкие крупицы; но она оставалась этим вполне довольна и никогда не пороптала на своего мужа и не упрекала его, что он оставил ей недостаточно или мало.

«Наша Угрешская обитель, всем обязанная их благодеяниям, - говорил отец Пимен, - изо всех прочих ими облагодетельствованных более всех получившая и, вероятно, более других пришедшаяся им по сердцу, ибо ей именно предоставили они покоить их тела и завещали молиться об их душах и о родителях их».

Александров не ошибся, избрав отца Пимена своим духовным наследником, поручив ему молитвенно заботиться о душе своей и своих родителей. Чувство благодарности не охладевало в сердце настоятеля облагодетельствованной обители, он до конца жизни глубоко чтил память Александрова, и не только как благотворителя, но и как человека, к которому, видимо, он имел искреннее сердечное расположение, внушенное личными достоинствами, а не порожденное вещественными приношениями, побуждавшими его совесть совершать поминовение, чтобы по смерти благотворителя молитвами оплачивать при жизни расточаемые им для обители щедроты и благодеяния. Это был друг, памятующий и молящийся о любезном ему человеке...

К 1866 году относится событие, весьма важное для Угрешского монастыря, принесшее великую честь отцу Пимену и заслужившее ему всегдашнюю, нескончаемую благодарность тысяч людей, — это учреждение и открытие монастырского народного училища.

После смерти митрополита Филарета на Московскую кафедру был назначен весьма достойный по жизни своей и по апостольским трудам известный просветитель Сибири, преосвященный Иннокентий (Вениаминов).

Москва, с самого приезда нового владыки пораженная его неподдельною патриархальною простотой, апостольским видом и обращением, приняла его с признательностью, которую он вполне заслуживал и внушал своими великими проповедническими трудами и высокими подвигами самоотвержения.

Отец Пимен с первого раза обратил на себя внимание нового владыки. Простота обращения митрополита, не стеснявшая отца Пимена, дававшая ему возможность вполне высказываться без принуждения, без натяжки и без постоянного и тяжелого напряжения, которое ощущается, когда приходится взвешивать каждое слово из опасения сказать что-нибудь излишнее или невпопад, — все это давало отцу Пимену возможность предстать перед владыкой тем, чем он действительно был. Их взаимное общение весьма скоро до того их сблизило, что между ними установились самые искренние отношения и настолько дружественные, насколько это возможно между высшим начальствующим лицом и его подчиненным.

В октябре 1868 года в первый раз происходил в Угрешском народном училище экзамен в присутствии преосвященного Леонида и тогдашнего ректора Московской Духовной семинарии архимандрита Никодима, впоследствии викария Московского. Это первое испытание, происходившее в училище в присутствии преосвященного, ректора, отца архимандрита и некоторых из старших братии доказало всю пользу, которую принесло училище со времени своего учреждения, то есть с небольшим в три года.

Отец Пимен был вполне удовлетворен. Он увидел, что доброе семя падает на добрую почву и начинает приносить хорошие плоды. Впоследствии он стал еще усерднее заботиться об училище и не жалел никаких затрат на содержание учащихся и на приобретение всевозможных учебных книг и пособий.

В 1869 году архимандрит Пимен был назначен благочинным общежительных монастырей Московской епархии. К нему под начало поступили следующие мужские монастыри: Троицкий Коломенский Ново-Голутвин, Николо-Угрешский, Николо-Пешношский, Старо-Голутвин Коломенский, Бобренев, Белопесоцкий, Николо-Берлюковский, Спасо-Гуслицкий, Давыдовская пустынь. Екатерининская пустынь и женские: Бородинский, Аносин-Борисоглебский, Спасо-Влахернский, Крестовоздвиженский-Лукинский и Одигитриевская-Зосимова пустынь.

Сделавшись благочинным монастырей, архимандрит Пимен весьма ясно понял значение и обязанности своей новой должности и тотчас же сумел стать в уровень своего нового положения. Он не был притязателен и мелочен и не слишком строго следил за рублями и копейками, переплаченными за что-нибудь, как это делали до него некоторые из благочинных при проверке книг. Он смотрел на главные расходы монастыря, на верность итогов и подписывал представленные ему книги, не истязуя настоятелей и не подозревая их в злоупотреблениях и недобросовестности.

Он говаривал: «Я нахожу неуместным и неприличным, когда благочинный ввязывается в дрязги и придирается к мелочам; смотри за главным, обращай внимание на внутренний быт монастыря, на нравственное настроение братии, на благолепие храмов и на чистоту в оных, на служение, на трапезу, на порядок в монастыре, на хозяйство, где оно есть, а куплена ли мука гривной дешевле или дороже, это дело настоятеля; может быть, он оттого дороже заплатил за свою муку, что она лучше, чем у меня; как за этим уследить? Вступаться в эти мелочи — значит ронять достоинство своего звания. Был один благочинный, который по страницам проверял книги, держал их подолгу и целую историю сделал одному настоятелю за то, что у него оказалась где-то неверность в пятнадцати копейках: это непростительно...»

Но когда отец Пимен приезжал в какой-нибудь монастырь, в особенности, когда он делал свой первый объезд, он все осматривал в монастыре, на все обращал внимание, и прежде всего на церковную службу, на то, чтобы пение было в мужских монастырях преимущественно столповое, которое почитал самым приличным для монастырей общежительных. До него рапорты благочинных состояли в официальных только донесениях, что в обителях «все состоит благополучно», или доводили до сведения начальства только в важных случаях о каких-нибудь внешних беспорядках, когда бывали, например, растраты сумм или происходили какие-либо нестроения в монастыре, но исправность богослужения, чин монастырский, состояние братии — словом сказать, все, что относилось ко внутреннему быту и благоустроению, оставалось по-прежнему, потому что благочинные не заглядывали так глубоко и только смотрели на поверхность, далее которой не простирались их взоры. Отец Пимен, напротив того, осматривал каждый монастырь, как усердный и добросовестный врач, и тщательно вникал во внешний и во внутренний быт, и первое его донесение по обозрении всех обителей его благочиния было не просто рапортом, но живой, общей картиной, в которой очерчен каждый монастырь и в кратких словах представлен со всеми его чертами и особенностями, упущениями и недостатками, не встречаемыми в других.

Все общежительные монастыри Московской епархии под наблюдением и руководством отца Пимена пришли в более стройный вид. Как опытный и взыскательный старец и авва, он заботился о водворении везде порядка и благочиния.

В конце 1872 - начале 1873 года отец Пимен почувствовал, что заболевает. После Пасхи врачи заявили отцу Пимену, что необходимо заняться весной своим здоровьем и при наступлении теплой погоды начать пить воды, с непременным условием уехать куда-нибудь из монастыря, чтобы при лечении водами быть в спокойном расположении духа, что при управлении монастырем и при постоянных заботах было бы совершенно невозможно. Было решено, что на время лечения водами он возьмет двухмесячный отпуск, поручит правление монастырем казначею Мелетию и еще кому-нибудь из старшей братии, а сам уедет из монастыря лечиться и отдыхать.

В сентябре 1873 болезнь, отпустившая было отца Пимена после непродолжительного отдыха в Екатерининской пустыни, внезапно вернулась. Страдания были настолько сильными, что отлагать еще свидание с врачами становилось невозможным. По осмотру, который был сделан профессором Новацким в присутствии монастырского врача Тяжелова, операция оказалась неизбежной.

После трех мучительных операций, весьма мужественно и терпеливо перенесенных отцом Пименом, он стал чувствовать в своем недуге значительное облегчение; в продолжение зимы понемногу оправился от последствий болезни и мало-помалу возвратился к своим обычным занятиям: он по-прежнему совершал богослужения в воскресные и праздничные дни, занимался монастырскими делами, ходил на постройки, но, по совету врачей, по возможности, должен был избегать всяких выездов, так как сотрясения во время езды, в особенности по камню и мостовым, действовали неблагоприятно, что доказывало, что болезнь только облегчили, но не совершенно искоренили ее основную причину.

В начале 1880 года опять стали постепенно обнаруживаться такие неблагоприятные признаки в состоянии здоровья отца Пимена, что ему пришлось снова прибегнуть к освидетельствованию врачей. Исследование подтвердило предположение, что, действительно, камень опять образовался и требует скорейшего противодействия посредством раздробления. И отцу Пимену пришлось снова выехать в Москву.

В самый день операции, в Сретение, 2 февраля, отец Пимен исповедался и причастился, пригласив своего духовника из Саввинского подворья, отца Сергия, и редкая неделя проходила, чтобы он в течение своей болезни не причащался, а в конце февраля он соборовался.

По возвращении отца Пимена на Угрешу, в двадцатых числах июня начались деятельные приготовления к празднованию 500-летия монастыря, и пока здоровье ему позволяло, он выходил и смотрел на работы, но подолгу не оставался, чувствуя слабость.

10 августа, в день своего рождения, в который отцу Пимену исполнилось 70 лет, он исповедался и приобщился Святых Тайн. В этот день многие из почитателей отца Пимена приходили навестить его и под предлогом поздравления желали получить его последнее благословение. Он благословлял некоторых иконами и дарил собрание фотографических видов Угреши.

Незадолго перед вечерней отец Пимен подозвал одного из братии, постоянно ему служившего, и, перекрестившись, сказал довольно громко и внятно: «Ну вот, слава Богу, теперь у меня ничего не болит; все это земное теперь окончено; мне ничего не жаль... теперь все Божие».

В последние две недели своей жизни он лежал в беседке. Когда в начале пятого часа 16 августа (29 августа по новому стилю) духовник пришел со Святыми Дарами и отец Пимен увидел его, то прошептал: «Причаститься! Верую, Господи...» Это были последние его слова. Все присутствовавшие вышли в другую комнату на короткое время, пока продолжалась исповедь. Причастившись с великим усилием, он успокоился и долгое время потом лежал неподвижно.

Ему принесли крест; увидев его, он приподнял руку, желая перекреститься, но рука опустилась, тогда он поцеловал поднесенный к устам крест и рукой прижал его к груди.

В комнату вошли некоторые из иеромонахов; один из них вполголоса начал читать канон на исход души... Отец Пимен был еще жив, слышалось его неровное, учащенное дыхание. Потом дыхание стало стихать, казалось, все кончено, но немного погодя опять слышалось слабое дыхание; некоторые из присутствовавших стали на колени. Пробило полночь в дальней комнате, и вскоре послышались один за другим два весьма слабых вздоха...

17 августа (30 августа по новому стилю) 1880 года отец Пимен незаметно отошел в вечность...

Над отцом Пименом исполнилось слово Христа Спасителя: «Аще кто Мне служит, почтит его Отец Мой». Во всю свою жизнь отец Пимен непрестанно памятовал свое монашеское звание и с этой точки зрения смотрел на каждый свой шаг, на все свои действия, прежде всего задавая себе вопрос: «Прилично ли сие для монаха или предосудительно?» Он свято хранил иноческие обеты нравственной чистоты и целомудрия, нестяжательности и послушания, любил монашество, глубоко был проникнут его духом и, желая быть сам истинным монахом, старался водворить этот дух не только в Угрешской обители, им управляемой, но и во всех общежительных монастырях, подчиненных его ведению как благочинному пустынных монастырей Московской епархии.

 По­чи­та­ние ар­хи­манд­ри­та Пи­ме­на на­ча­лось сра­зу же по­сле его бла­жен­ной кон­чи­ны, мно­же­ство па­лом­ни­ков при­хо­ди­ло к ме­сту его по­гре­бе­ния. Ча­сов­ня над мо­ги­лой от­ца Пи­ме­на ни­ко­гда не бы­ва­ла без­люд­ной, мно­гие при­но­си­ли ему свои мо­лит­вы, воз­ды­ха­ния, скор­би и ра­до­сти.

Воз­об­нов­ле­ние по­чи­та­ния ар­хи­манд­ри­та Пи­ме­на про­изо­шло вме­сте с от­кры­ти­ем оби­те­ли в 1990 го­ду.

Ар­хи­ерей­ский Со­бор Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви опре­де­лил при­чис­лить к ли­ку об­ще­цер­ков­ных свя­тых и вклю­чить в Ме­ся­це­слов Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви пре­по­доб­но­го Пи­ме­на Уг­реш­ско­го (Мяс­ни­ко­ва; 1810–1880; па­мять 17/30 ав­гу­ста), ра­нее про­слав­лен­но­го как мест­но­чти­мо­го свя­то­го Мос­ков­ской епар­хии.

Дни па­мя­ти: 17 ав­гу­ста, Со­бор Мос­ков­ских свя­тых.