23/10 августа в лике новомучеников и исповедников Соловецких празднуется память священномученика Германа (Ряшенцева), епископа Вязниковского.                 

Свя­щен­но­му­че­ник Гер­ман, епи­скоп Вяз­ни­ков­ский, в ми­ру Ни­ко­лай Сте­па­но­вич Ря­шен­цев, ро­дил­ся 10 но­яб­ря 1883 го­да в го­ро­де Там­бо­ве в се­мье куп­ца вто­рой гиль­дии Сте­па­на Гри­горь­е­ви­ча Ря­шен­це­ва. Уже в ран­нем дет­стве Ни­ко­лай ощу­тил при­зва­ние Бо­жие, ко­то­рое опре­де­ли­ло вы­бор его жиз­нен­но­го пу­ти. В 1902 го­ду, по­сле окон­ча­ния клас­си­че­ской гим­на­зии, он по­сту­па­ет в Ка­зан­скую Ду­хов­ную ака­де­мию. На тре­тьем кур­се Ака­де­мии, в Ве­ли­кую суб­бо­ту 1905 го­да, в воз­расте два­дца­ти од­но­го го­да, он при­ни­ма­ет мо­на­ше­ский по­стриг с име­нем Гер­ман, в честь свя­ти­те­ля Гер­ма­на Ка­зан­ско­го.

В 1906 го­ду отец Гер­ман при­ни­ма­ет свя­щен­ный сан и окан­чи­ва­ет ака­де­мию со сте­пе­нью кан­ди­да­та бо­го­сло­вия, за­щи­тив дис­сер­та­цию на те­му «Нрав­ствен­ные воз­зре­ния пре­по­доб­но­го Си­мео­на Но­во­го Бо­го­сло­ва». 17 ав­гу­ста то­го же го­да по­сле­до­ва­ло на­зна­че­ние его в Псков­скую се­ми­на­рию пре­по­да­ва­те­лем Свя­щен­но­го Пи­са­ния. 1 де­каб­ря 1907 го­да иеро­мо­нах Гер­ман на­зна­ча­ет­ся на по­чет­ную, но и хло­пот­ли­вую долж­ность ин­спек­то­ра се­ми­на­рии.

От­ца Гер­ма­на жда­ло но­вое по­при­ще: он ста­но­вит­ся, с воз­ве­де­ни­ем в сан ар­хи­манд­ри­та, рек­то­ром Вифан­ской се­ми­на­рии. На­зна­че­ние про­изо­шло 28 июня 1912 го­да.

В 1919 го­ду про­ис­хо­дит важ­ней­шее со­бы­тие в жиз­ни от­ца Гер­ма­на. 27 сен­тяб­ря, в празд­ник Воз­дви­же­ния Чест­но­го Кре­ста Гос­под­ня, со­вер­ша­ет­ся его ру­ко­по­ло­же­ние во епи­ско­па Во­ло­ко­лам­ско­го, ви­ка­рия Мос­ков­ской епар­хии. По­сле ру­ко­по­ло­же­ния епи­скоп Гер­ман на­прав­ля­ет­ся к ме­сту сво­е­го слу­же­ния и там рас­по­ла­га­ет­ся в древ­нем Иоси­фо-Во­ло­ко­лам­ском мо­на­сты­ре. Управ­лять ви­ка­ри­ат­ством Вла­ды­ке при­шлось очень недол­го.
10 де­каб­ря 1920 го­да на за­се­да­нии во­ло­ко­лам­ско­го уезд­но­го ко­ми­те­та РКП(б) бы­ло при­ня­то сле­ду­ю­щее по­ста­нов­ле­ние: «...Епи­скоп Гер­ман яв­ля­ет­ся ак­тив­ной си­лой, де­мо­ра­ли­зуя все ду­хо­вен­ство Во­ло­ко­лам­ско­го, Руз­ско­го и Мо­жай­ско­го уез­дов во­круг пат­ри­ар­ха Ти­хо­на. По­се­му во­ло­ко­лам­ский рай­ком счи­та­ет необ­хо­ди­мым про­сить сек­рет­но – опе­ра­тив­ный от­дел ВЧК пе­ре­ве­сти епи­ско­па Гер­ма­на в кон­цен­тра­ци­он­ный ла­герь – до пол­ной по­бе­ды тру­дя­щих­ся». Эти об­ви­не­ния бы­ли под­дер­жа­ны и мест­ным «сле­до­ва­те­лем Уезд­ком­де­зер­тир», ко­то­рый счел, что епи­скоп Гер­ман «с при­ез­дом в Во­ло­ко­лам­ский уезд и поль­зу­ясь выс­шим об­ра­зо­ва­ни­ем, уезд­ное ду­хо­вен­ство по­вел по опре­де­лен­но­му пу­ти, до­во­дя до мак­си­му­ма за­тме­ния на­род­ных умов про­по­ве­дя­ми».

В ночь под 19 фев­ра­ля 1921 го­да Вла­ды­ка был аре­сто­ван и за­клю­чен в Бу­тыр­скую тюрь­му. То­гда же там на­хо­дил­ся и мит­ро­по­лит Сер­гий (Стра­го­род­ский), и пер­вое вре­мя, по­ка их еще не раз­ве­ли по оди­ноч­кам, они слу­жи­ли вме­сте в од­ной из ка­мер, а же­ла­ю­щие за­клю­чен­ные мог­ли при этом при­сут­ство­вать. Но ве­ру­ю­щие про­те­сто­ва­ли «про­тив по­ру­га­ния Церк­ви, ве­ры и со­ве­сти рус­ско­го пра­во­слав­но­го на­ро­да», пи­са­ли, что епи­скоп Гер­ман «при­зы­вал все­гда и вез­де к по­ви­но­ве­нию вла­стям и тер­пе­ли­во­му пе­ре­не­се­нию тя­же­лой раз­ру­хи», «глу­бо­ко воз­му­ща­лись», «вы­ра­жа­ли энер­гич­ный про­тест» и «неот­ступ­но про­си­ли» об осво­бож­де­нии сво­е­го епи­ско­па.
22 ап­ре­ля 1921 го­да Вла­ды­ка был осво­бож­ден, дав под­пис­ку о невы­ез­де из Моск­вы до су­да, и по­се­лил­ся в Да­ни­ло­вом мо­на­сты­ре. В кон­це но­яб­ря в свя­зи с чет­вер­той го­дов­щи­ной ок­тябрь­ской ре­во­лю­ции бы­ла объ­яв­ле­на ам­ни­стия, де­ло Вла­ды­ки бы­ло пре­кра­ще­но и ему бы­ло пред­пи­са­но немед­лен­но воз­вра­тить­ся в Во­ло­ко­ламск.

В июле 1922 го­да епи­скоп Гер­ман был вновь аре­сто­ван в сво­ей мос­ков­ской квар­ти­ре в 1-м Кре­стов­ском пе­ре­ул­ке, несколь­ко ме­ся­цев про­вел в Бу­тыр­ской тюрь­ме и за­тем был адми­ни­стра­тив­но вы­слан в То­боль­ский округ сро­ком на три го­да. В июле 1923 го­да Вла­ды­ка под кон­во­ем от­прав­ля­ет­ся в ссыл­ку. Офи­ци­аль­но ссыл­ка окан­чи­ва­ет­ся 12 июля 1925 го­да. В на­ча­ле ав­гу­ста Вла­ды­ка от­плы­ва­ет на па­ро­хо­де в То­больск и от­ту­да воз­вра­ща­ет­ся в Моск­ву. На сво­бо­де ему уда­лось про­быть толь­ко че­ты­ре ме­ся­ца. Он по­ви­дал­ся с род­ны­ми и дру­зья­ми.

В ночь с 30 но­яб­ря на 1 де­каб­ря в его квар­ти­ре в 1-м Кре­стов­ском пе­ре­ул­ке был про­из­ве­ден обыск, и епи­скоп Гер­ман был аре­сто­ван. Вла­ды­ка на­хо­дит­ся под след­стви­ем сна­ча­ла во Внут­рен­ней тюрь­ме ОГПУ, а по­том в Бу­тыр­ках. 21 мая вы­не­сен при­го­вор: три го­да ссыл­ки. В сен­тяб­ре он при­бы­ва­ет к ме­сту сво­ей ссыл­ки – го­род Турт­куль в Ка­ра­кал­па­кии.

14 ян­ва­ря 1928 го­да епи­скоп Гер­ман по­лу­ча­ет раз­ре­ше­ние на вы­езд и воз­вра­ща­ет­ся в Моск­ву. Вла­ды­ка сра­зу же из­ве­стил о сво­ем при­ез­де род­ных.

26 июня епи­скоп Гер­ман по­лу­ча­ет на­зна­че­ние в Вяз­ни­ки. На Вяз­ни­ков­ской ка­фед­ре он про­был толь­ко че­ты­ре ме­ся­ца.

14 де­каб­ря 1928 го­да Вла­ды­ка был аре­сто­ван в Вяз­ни­ках, а 15 де­каб­ря его уже до­пра­ши­ва­ли во Вла­ди­ми­ре. 17 мая 1929 го­да Вла­ды­ка был при­го­во­рен, как «идей­ный вдох­но­ви­тель груп­пи­ров­ки», до­ста­точ­но по­ка­зав­ший «свое под­лин­ное ре­ак­ци­он­ное ли­цо», к трем го­дам ла­ге­рей.

В на­ча­ле 1930 го­да Вла­ды­ка по­па­да­ет в Со­ло­вец­кий ла­герь. Там он по­се­ля­ет­ся в той же из­бе, в ле­су, меж­ду мо­рем и озе­ром, где до на­ча­ла де­каб­ря 1929 го­да жил ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он, и через ме­сяц за­боле­ва­ет ти­фом. Бо­лезнь, про­дол­жав­ша­я­ся два с по­ло­ви­ной ме­ся­ца, пре­вра­ти­ла Вла­ды­ку в ин­ва­ли­да. В кон­це 1930 го­да «вме­сте со ста­ри­ка­ми, боль­ны­ми и ка­ле­ка­ми» он был пе­ре­ве­ден на ма­те­рик и за­тем на по­ло­же­нии ссыль­но­го, ино­гда в крайне тя­же­лых усло­ви­ях, не имея да­же кро­ва над го­ло­вой («на от­кры­том воз­ду­хе»), жил на се­ве­ре до фев­ра­ля 1933 го­да. За это вре­мя ему при­шлось сме­нить бо­лее две­на­дца­ти мест на­зна­че­ния.

По­лу­чив 15 ян­ва­ря 1933 го­да, в день па­мя­ти пре­по­доб­но­го Се­ра­фи­ма, раз­ре­ше­ние уехать, Вла­ды­ка от­прав­ля­ет­ся в из­бран­ный им из пред­ло­жен­ных для про­жи­ва­ния го­род Ар­за­мас, сно­ва едет через Моск­ву, встре­ча­ет­ся там с мит­ро­по­ли­том Сер­ги­ем, од­на­ко но­во­го на­зна­че­ния, не бу­дучи вполне сво­бод­ным, не по­лу­ча­ет. Вла­ды­ка не пи­тал ил­лю­зий на­счет сво­е­го бу­ду­ще­го и хо­ро­шо по­ни­мал, что Ар­за­мас толь­ко крат­ковре­мен­ная пе­ре­дыш­ка. Пись­ма дру­зей при­но­си­ли пе­чаль­ные ве­сти. «А мно­го, очень мно­го мо­их бра­тии и со­бра­тий, и осо­бен­но там, от­ку­да вы­вел ме­ня Гос­подь, уже пе­ре­се­ли­лись в веч­ный по­кой...».

Арест в на­ча­ле мар­та 1934 го­да он встре­тил спо­кой­но. По­ста­нов­ле­ние о предъ­яв­ле­нии об­ви­не­ния епи­ско­пу Гер­ма­ну от 4 мар­та 1934 го­да гла­си­ло: «Ря­шен­цев Гер­ман Сте­па­но­вич до­ста­точ­но изоб­ли­ча­ет­ся в том, что сов­мест­но с епи­ско­пом Се­ра­пи­о­ном ак­тив­но бо­рол­ся за под­ня­тие ав­то­ри­те­та ре­ли­гии и спла­чи­ва­ние ду­хо­вен­ства в Ар­за­мас­ской епи­ско­пии». Кро­ме епи­ско­пов Се­ра­пи­о­на и Гер­ма­на, по это­му де­лу бы­ли аре­сто­ва­ны еще де­сять че­ло­век. Хо­тя оба епи­ско­па не при­зна­ли се­бя ви­нов­ны­ми, для их об­ви­не­ния ока­за­лись до­ста­точ­ны­ми роб­кие лже­сви­де­тель­ства несколь­ких слом­лен­ных сле­до­ва­те­лем об­ви­ня­е­мых. 15 ап­ре­ля вы­не­сен при­го­вор: епи­ско­пу Се­ра­пи­о­ну пять лет, а епи­ско­пу Гер­ма­ну и еще че­ты­рем об­ви­ня­е­мым три го­да ссыл­ки в Се­вер­ный край, пя­те­рым об­ви­ня­е­мым, три го­да конц­ла­ге­ря.

В мае 1934 го­да Вла­ды­ка при­бы­ва­ет на стан­цию Опа­ри­но Се­ве­ро-Кот­лас­ской же­лез­ной до­ро­ги, где ему над­ле­жа­ло от­бы­вать ссыл­ку, но вско­ре, 10 ав­гу­ста то­го же го­да, он по­лу­ча­ет рас­по­ря­же­ние по­се­лить­ся в Сык­тыв­ка­ре, в при­го­род­ном се­ле Коч­пон. Здесь он жил до сво­е­го по­след­не­го аре­ста. Вла­ды­ка слу­жил ре­ген­том в коч­пон­ской Ка­зан­ской церк­ви, в ко­то­рой пе­ли пре­иму­ще­ствен­но ссыль­ные мо­на­хи. На Рож­де­ство в на­ча­ле 1937 го­да к ним при­со­еди­нил­ся еще один епи­скоп – Па­вел (Фло­рин­ский), воз­вра­щав­ший­ся из за­клю­че­ния. Преж­няя от­кры­тость и жиз­не­ра­дост­ность, несмот­ря ни на ка­кие ис­пы­та­ния, не остав­ля­ют Вла­ды­ку. Свет Хри­стов, оза­ря­ю­щий внут­рен­ний мир Вла­ды­ки, из­ли­ва­ет­ся, как и преж­де, на стра­ни­цы его пи­сем, теп­ло рус­ской пе­чи вме­сте с ра­до­стью ожи­да­ния свет­ло­го празд­ни­ка Рож­де­ства Хри­сто­ва на­пол­ня­ет уютом де­ре­вен­скую из­бу.

При­бли­жал­ся день окон­ча­ния ссыл­ки – 2 мар­та 1937 го­да. В 1936 го­ду мно­гие ссыль­ные, от­быв­шие свои сро­ки, уеха­ли. Вла­ды­ка ждал осво­бож­де­ния, об­суж­дал с дру­зья­ми, где луч­ше по­се­лить­ся для но­вой «пе­ре­дыш­ки».
24 фев­ра­ля 1937 го­да Вла­ды­ка был аре­сто­ван в пя­тый и по­след­ний раз. Вме­сте с ним бы­ло аре­сто­ва­но еще две­на­дцать че­ло­век. По­во­дом для аре­ста по­слу­жил до­нос, и бы­ло на­ча­то де­ло, по об­ви­не­нию Ря­шен­це­ва Гер­ма­на Сте­па­но­ви­ча и дру­гих, все­го в чис­ле 13-ти, в пре­ступ­ле­ни­ях по ста­тье 58.10, то есть все они бы­ли об­ви­не­ны так или ина­че в «контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти».

В предъ­яв­лен­ных об­ви­не­ни­ях Вла­ды­ка при­знал се­бя ви­нов­ным, по оцен­ке сле­до­ва­те­ля, «ча­стич­но», а имен­но: он не от­ри­цал то­го, что ока­зы­вал по­силь­ную ма­те­ри­аль­ную по­мощь ссыль­ным. Ни од­но из дру­гих об­ви­не­ний на ос­но­ва­нии про­то­ко­лов до­про­сов не мо­жет счи­тать­ся при­знан­ным им, хо­тя сле­до­ва­те­ли и ста­ра­лись ис­тол­ко­вы­вать неко­то­рые от­ве­ты как «при­зна­ния ви­ны». До­про­сы на­ча­лись уже на сле­ду­ю­щий день по­сле аре­ста. Сна­ча­ла сле­до­ва­тель, не со­об­щая об­ви­не­ний, дол­го вы­спра­ши­вал Вла­ды­ку о его зна­ко­мых, свя­зях и пе­ре­пис­ке. Вла­ды­ка спо­кой­но от­ве­ча­ет, не чув­ствуя за со­бой ни­ка­кой ви­ны и под­чер­ки­вая са­мый без­обид­ный ха­рак­тер сво­их свя­зей: все это ду­хо­вен­ство, ссыль­ные, про­сто ве­ру­ю­щие, ста­рав­ши­е­ся чем – ли­бо по­мочь. Адре­са НКВД име­ло уже и без его по­ка­за­ний, и круг об­ще­ния был так­же из­ве­стен: за ссыль­ны­ми ве­лась слеж­ка. На всех до­про­сах Вла­ды­ка твер­до от­вер­гал об­ви­не­ния в том, что он да­вал ко­му-ли­бо контр­ре­во­лю­ци­он­ные за­да­ния. Един­ствен­но, че­го уда­лось до­бить­ся сле­до­ва­те­лям, – это при­зна­ния в ан­ти­со­вет­ских на­стро­е­ни­ях, сво­их и близ­ких к нему лю­дей, и что они, «бе­се­дуя по от­дель­ным во­про­сам по­ли­ти­че­ско­го ха­рак­те­ра, вы­ска­зы­ва­ли ан­ти­со­вет­ские взгля­ды» – в ос­нов­ном по во­про­сам по­ли­ти­ки пар­тии и со­вет­ской вла­сти, ка­са­ю­щим­ся ре­ли­гии и ду­хо­вен­ства. Од­на­ко по­сле пе­ре­ры­ва в несколь­ко дней Вла­ды­ка, укре­пив­шись ду­хом, от­вер­га­ет все об­ви­не­ния с непо­ко­ле­би­мой твер­до­стью. До­прос 29 мая был по­след­ним. Соб­ствен­но го­во­ря, он был уже не ну­жен: об­ви­ни­тель­ное за­клю­че­ние бы­ло го­то­во 24 мая.

При­го­вор Трой­ки при УНКВД Ко­ми АССР вы­не­сен 13 сен­тяб­ря и для всех оди­на­ков – рас­стре­лять. 15 сен­тяб­ря свя­щен­но­му­че­ник Гер­ман, епи­скоп Вяз­ни­ков­ский, и его со­уз­ни­ки бы­ли рас­стре­ля­ны вбли­зи го­ро­да Сык­тыв­ка­ра. На ме­сте рас­стре­лов ныне на­хо­дит­ся аэро­дром. 

На за­се­да­нии Свя­щен­но­го Си­но­да 6 ок­тяб­ря то­го же го­да его имя бы­ло вклю­че­но в со­став Со­бо­ра но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских.   

Письма Владыки Германа из ссылки. Избранные места

            На душе нет ни горечи, ни тоски, а одно только желание, чтобы уходящие годы, как верстовые столбы, не только указывали, как сокращается земной мой путь, но что душа моя хоть немного духовно стала ближе к светлой цели настоящей жизни. Я теперь все более и более начинаю верить в добрый промыслительный самотек, какой часто, незримо для нас, помогает нем изживать все ненужное и отшлифовывает и сглаживает все неровности и углы нашей внутренней жизни, вымывает все нечистоты и освежает, вливает жизнь во все ветшающее и близкое к омертвению. Я думаю, не было бы никакой красоты, если бы всюду были разбросаны редкие драгоценные камни; так и в жизни души – эти редкие, светлые и дорогие ее взлеты, переживания и дела потому так и ценны, что они являются тем ее таинственным узором, какой не только украшает ее небесной красотой, но и делает ее той светлой силой, без слов говорящей о ее вечном назначении и неразрывной связи с Тем, Кого не видят только духовно слепые и безумные. Думаю, для того и эти пятилетки, (…), чтобы духовно стать зрячим, сыном дня и любви. Для того и вся жизнь стала каким-то непрерывным, подчас утомительным путешествием, чтобы в этих пересадках, разной обстановке, среди разнообразных встреч, в наблюдениях над собой и другими увидеть то, чего не видно из-за книги и тяжелых машин и станков, среди оглушающей суеты и грохота современной жизни.

Здесь, вдали от всего этого, на перекрестках жизни и смерти, где так близко сходится агония умирания и муки рождения, ярче полюсы жизни, выпуклее доброе, часто бессильное и как будто всегда побеждаемое, и ярче то всесильное, самонадеянное и гордое, с ним борющееся, радованию его завидующее, смирение и веру его ненавидящее, что так часто пытается заменить его в жизни. Конечно, это несомненно школа, школа высшего знания, и, разумеется требующая и большого напряжения сил и суровая в своих методах и обстановке, но крайне необходимая, когда так чувствуется, что жизнь человека требует коренной перестройки...

     Никогда не надо, по-моему, назначать себе молитвенных программ, но надо непременно вырабатывать в себе постоянное памятование о Боге и вечном и дух сокрушения и сострадания. Все это не так-то скоро удается и почти никогда не приходит «с соблюдением». Что же касается методов и средств к этому, то они до бесконечности, как знаете, разнообразны; поэтому одному - одно, другому – другое, всем же особенно необходимо смирение, которое, как сущность и плод покаяния и послушания, выше поста и молитвы...

    По летам и годам иночества, казалось бы, пора быть уже старцем, а до сих пор нет ни опытности, так как не было духовных подвигов, нет ни страха Божия, потому что тогда не было бы постоянной рассеянности и неисправимого нерадения. А если что и есть, то что все наши добродетели без смирения? Не более как пыль, уносимая первым дуновением гордости (митрополит Филарет).

Вот наша беда, что учим других и знаем, что все должно начинаться со смирения, что все должно им оберегаться, что оно является тою «солью», какая должна осолять все приносимое нами Богу, а сами почти не чувствуем его благодатного веяния в себе, потому что далеки от всего, что его воспитывает. Правда есть надежда, что самый путь, которым Господь ведет меня, в конце концов приведет к Нему, потому что все, бывающее на нем, смиряет. Но у меня еще далеко нет того, что является Его преддверием. Чем ближе подходит человек в своем внутреннем делании и настроениях к Истинному свету, тем больше и больше открывает в себе темных сторон и притаившихся во мраке духовной лености и греховности страстных навыком или наклонностей. Именно, как пишете Вы, «с каждым днем все и больше и больше чувствует свою никуда-негодность». Это значит, что стал понемногу светить в нашей совести Свет, Которого уже не сможет объять никакая греховная тьма, раз мы сами искренно желаем от нее освободиться. Не надо нам забывать, что и с духовными нашими немощами бывает тоже, что и с физическими болезнями. У каждой болезни есть свой период, раньше которого никогда не наступает кризис и не может быть выздоровления, как бы ни искусен был врач и не хотел этого сам больной. Тоже и с нашими духовными немощами. «Бог производит в нас и хотение и действие по Своему благоволению» (Филипп. 2,13). Поэтому и великий Апостол языков все приписывает Богу. «Я тружусь и подвизаюсь, - говорит он, - силою Его, действующей во мне могущественно», поэтому не надо падать духом, потому что не изжиты у Вас тяготящие Вашу совесть и душу немощи, хотя всячески Вы хотите переломить себя. Значит, не пришел еще для этого час воли и милости Божией. Надо, следовательно, еще и потужить, и помолиться, и поплакать, и потомиться, сугубо ощущая свой грех и необходимость все побеждающей благодати Божией. Сравнительное уединение и безмолвие, в каком Вы теперь живете, тоже будет помогать в этом стремлении к духовному здоровью. «Безмолвие, - как говорит Исаак Сирин, - умерщвляет внешние чувства и возбуждает внутренние движения».