Доклад митрополита Нижегородского и Арзамасского Георгия на XXX Международных образовательных чтениях «К 350-летию со дня рождения Петра I: секулярный мир и религиозность», направление «Древние монашеские традиции в условиях современности (23–25 мая 2022 года)

---

Досточтимые архипастыри, игумены и игумении, братья и сестры!

Слова апостола Иоанна Богослова «Не любите мира, ни яже в мире…» из его Первого послания (1 Ин 2:15), вынесенные в заголовок доклада, имеют продолжение: «кто любит мир, в том нет любви Отчей». Это предостережение возлюбленного ученика Христова адресовано всем христианам, но наипаче – тем из них, кто избрал для себя жизнь в отречении от мира и во всецелом служении Богу, то есть монашествующим. Монахи как воины Христовы встали на путь борьбы со злом, в котором, по слову того же апостола, «весь мир лежит» (1 Ин 5:19). Это высшее избранничество невозможно совместить с увлечением «скорогибнущими красотами мира сего», как невозможно, по слову Спасителя, «служить двум господам» (Мф 6:24).

Тема обмирщения монашеской жизни сегодня важна как никогда. Во многом это связано с современными информационными технологиями, через которые насельник, оставивший мирскую жизнь, легко может в нее вернуться, даже не выходя из кельи. Но помимо этих – новых – вызовов, по-прежнему опасны соблазны нарушения монашеских обетов, уменьшение строгости монашеской дисциплины, духовное расслабление вместо подвига. Все это – различные формы обмирщения, которые приводят к полному разладу монашескую жизнь и разрушают монаха как такового.

Монашеская традиция началась с практики решительного отречения от мира – отшельничества. Первые подвижники уходили в пустыню как в буквальном, так и в переносном смысле, то есть в пустынные места, становясь «монахами», от греческого «monos» – «один». Прекращение любых контактов с миром и полное удаление от людей они воспринимали как смерть, как говорил об этом преподобный Арсений Великий: «Однажды навсегда умер я для мира; какая же польза от мертвеца живым?» Об этом говорит и преподобный Исаак Сирин: «Человек должен быть чужд всем своим знакомым, своей семье, своим родственникам, уйти в чужую страну и избрать для себя спокойное место, которое спокойно от всякой суеты». Чуть позже возникла и иная форма монашества – общежитие, или киновия. При всей разнице с пустынножительством, эта форма также требовала полного отречения от мира и прекращения контактов с людьми, за исключением братии.

Выражением отречения от мира было принесение обетов целомудрия, послушания и нестяжания. Возникновение практики принесения монашеских обетов наряду с появлением особых монашеских одежд стало отправной точкой истории монашества как особого института внутри Христианской Церкви. В монашеских правилах свт. Василия Великого впервые фиксируется практика принесения обетов в знак полного умирания для мира и нового рождения в монашескую общину.

Все три обета по своему существу являются христианскими добродетелями и должны быть свойственны всякому христианину. Но взятые в совокупности, сопровождаемые решительным изменением образа жизни, они стали выражать образ жизни монашеский. Остаются они тремя главными монашескими добродетелями и по сей день. Вот как пишет об этом преподобный Ефрем Сирин: «Несребролюбивый монах – вернейший вестник Царствия Небесного, а тот, кто недугует сребролюбием, зле погибает. Украшение монаха юноши – целомудрие, приобретшее не имеющее пределов девство. Достояние монаха – послушание, приобретший его будет услышан Господом».

Однако с самых ранних времен своей истории монашество столкнулось с соблазном обмирщения, то есть попыткой снизить высоту монашеского подвига и вернуть монаха в мирские дела и заботы. С духовной точки зрения этот процесс объясним: если монахи как воины Христовы вышли на брань с «духами злобы поднебесной», неудивительно, что бесовские силы именно на монашествующих воздвигли всю свою ненависть и злобу.

При многообразии форм этого обмирщения все они могут быть рассмотрены как нарушение трех упомянутых монашеских обетов – целомудрия, послушания и нестяжания.

Обет целомудрия в первоначальном монашестве предполагал подвиг девства. Именно так понимали первые монахи евангельский призыв Господа нашего Иисуса Христа: «Есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф 19:12). В правилах свт. Василия Великого этот обет толкуется более расширительно – как безбрачие, предполагающее добродетель целомудрия. Именно это понятие – целомудрие – и закрепилось за этим монашеским обетом. Очевидно, что с момента появления монашества в число братии стали входить не только те, кто сохранил себя в девстве, но и те, кто не имели такого преимущества. Внешним проявлением этого обета и для тех, и для других было безбрачие, а его внутренней основой – целомудрие, предполагающее хранение не только внешней чистоты, но, в первую очередь нравственной беспорочности, хранение своего взора и ума от тех прилогов, о которых предупреждал Своих учеников Господь в Нагорной проповеди: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф 5:28).

Канонические правила Православной Церкви устанавливали различные виды епитимий и прещений относительно монашествующих, так и или иначе нарушивших этот обет, но большее значение в каноническом предании Церкви уделяется правильной организации монашеской жизни, не допускающей соблазна нарушить обет целомудрия. Так, в церковных правилах запрещается прислуживание женщин в мужских монастырях, участие монахов в трапезе с женщинами и т. п. Разумеется, эти правила в равной степени касаются и насельниц женских обителей по отношению к мужчинам-мирянам.

Очевидно, что послабление монашеской дисциплины в отношении хранения данного обета приводит к обмирщению монашеской жизни.

Наличие в монастырях посторонних лиц противоположного пола в качестве прислужников, трудников, наемных работников, прихожан и паломников создает среду, в которой сложно сохранить целомудрие взора и ума, а, как известно, с прилога начинается развитие греха. Такое присутствие посторонних лиц традиционно объяснятся необходимостью выполнения какой-либо вспомогательной работы, например, по уборке женщинами в мужских монастырях, но особенно, выполнению тяжелого физического труда мужчинами в женских обителях. Если полностью уйти от этого явления невозможно, то остается только всячески контролировать эту практику, ограничивая мирян как в отношении времени посещения монастыря, так и в отношении пространства, то есть внутренней территории, куда у них не должно быть доступа.

Следующий монашеский обет – послушание – есть ответ на призыв Господа нашего Иисуса Христа: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мк 8:34). Конечно, послушание как подчинение воле Божией, как принятие всеблагого Промысла Божиего в отношении собственной жизни есть добродетель, необходимая всякому христианину. Апостол Павел призывает христиан в их духовной брани пленять «всякое помышление в послушание Христу» (2 Кор 10:5).

В качестве монашеского обета послушание издревле стало восприниматься как отречение от своей воли и подчинение руководству духовного отца, а в широком смысле, как послушание уставу обители и всей братии. Именно так трактуют этот обет канонические правила Церкви, основывая на нем всю систему монашеской дисциплины, которая, в свою очередь, вписана в иерархическое устройство Церкви Христовой.

Обмирщение монашеской жизни также может быть связано с недостаточным соблюдением этого монашеского обета. Те же правила устанавливают различные формы канонической ответственности за нарушение обета послушания через самовольное оставление монастыря, переход в другой монастырь, участие в мирских делах без благословения игумена и т. п. Принцип организации монашеской жизни, где все основано на послушании, может быть нарушен недостаточными стараниями игумена в отношении своих насельников, так и недостаточным усердием со стороны братии. Своеволие, выбор послушаний по собственному желанию, нарушение монастырской дисциплины – все это приводит к упадку духовной жизни и разладу в обители. С другой стороны, излишняя строгость и полный контроль над жизнью насельников таят в себе опасность младостарчества и искажения самого христианского спасительного пути.

Вопрос о послушании может быть перенесен и в плоскость восприятия монашествующих мирянами – прихожанами или паломниками обители. Последние желают видеть в насельнике духовный авторитет, человека, всецело последовавшего за Христом. Это может привести к нежелательным последствиям для монашеского устроения брата, который, вместо того, чтобы идти путем смирения, увлекается наставлять и руководствовать других.

В аскетической литературе добродетель послушания для монаха часто ставиться выше всех прочих. Эта мысль выражена в известной формуле: «Послушание превыше поста и молитвы». Действительно, данная добродетель формирует сам образ монашеской жизни, поэтому так опасно для монашествующих нарушение обета послушания. Последнее приводит даже не к обмирщению, а к нивелированию самого монашеского образа.

Третий обет – нестяжание – основан на словах Иисуса Христа, обращенных к богатому юноше: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною» (Мф 19:21). То, что эти слова Господь обращает не ко всем Своим последователям, а лишь к некоторым, как и в случае со «скопцами», указывает на то, что среди Его учеников есть те, от которых Он ждет большего совершенства.

Очевидно, что и этот призыв был услышан, в первую очередь, монашествующими, и к ним он обращен. Нестяжание, добровольный отказ от имущества, стал еще одним обетом, определившим монашеский образ жизни. Несмотря на различные формы ее организации (отшельническую, скитскую или общежительную), предполагавшие определенную разницу в этом вопросе, аскетическая традиция настаивала на строгом нестяжании для тех, кто избрал для себя путь отречения от мира. Эту же строгость фиксирует и каноническое предание Церкви, запрещающее монахам после вступления в монастырь владеть имуществом.

Нарушение этого обета, как и первых двух, также неизбежно приводит к обмирщению монашеской жизни. Наличие у насельников личной собственности, особенно недвижимости, автомобилей и т. п. разрушает их духовную жизнь и не дает полностью умереть для мира. Это очевидное нарушение обета нестяжания не может иметь места в монашестве.

Сложнее усмотреть тенденцию к обмирщению монашеской жизни в различных хозяйственных и бытовых заботах насельника, исполняемых даже по благословению игумена. Действительно, хозяйственные заботы монастыря должна нести на себе братия, и тесное соприкосновение с миром в решении монастырских забот и потребностей могут нарушить монашеское утроение брата. В еще большей степени это опасно, если насельнику приходится при решении подобных вопросов покидать монастырь, совершать длительные поездки, заводить пусть даже необходимые для монастыря связи и знакомства.

Вовлеченность братьев в работу по благоустройству обители, усердие на хозяйственных послушаниях не должно подменять у них того, ради чего они пришли в монастырь, – молитву и богообщение. Это касается и других форм монастырского служения, будь то прием паломников, социальная или просветительская деятельность. Во всех этих видах христианского служения монастыри должны оставаться монастырями, а не превращаться в социально-реабилитационные учреждения, просветительские кружки или туристические центры.

Обмирщение – проблема, которая с древних времен сопровождала православное монашество. Нельзя объяснить это явление лишь леностью и недостаточным усердием самих монашествующих в исполнении принесенных ими обетов. В попытке объяснить явление обмирщения следовало бы выделить две группы факторов.

Первая группа – это, как ни странно, факторы, порождаемые самой христианской жизнью. Следует ли монашествующим заниматься социальной деятельностью, религиозным образованием и просвещением, миссионерством, и если да, то в какой степени? Как сохранить аскетический дух обители, если в ней осуществляются эти – необходимые – формы христианского служения? Вторая группа факторов – это соблазны века сего. Издревле они сопровождали монашествующих, прельщая их удобствами жизни в миру, комфортом и благополучием, или же, наоборот, желанием устроить подобную беспечную жизнь в самой обители. Эти соблазны покушались на исполнение принесенных насельниками монашеских обетов, и ставили перед собой цель увлечь монаха со спасительного пути в пучину житейского моря.

Всякий раз находились подвижники благочестия, которые вновь пробуждали подлинный дух монашества, возгревали огонь монашеской молитвы. Уже то, что институт монашества не просто сохранился, но стал центром духовной жизни Православной Церкви, свидетельствует о том, что это – подлинный и завещанный Христом путь достижения высшего совершенства, без которого и иные пути христианской жизни не будут иметь под собой никакого твердого основания.

Если мы хотим, чтобы монашество продолжало жить в своих высших формах, мы, причастные к монашеской традиции, должны стремиться поддерживать здоровый монашеский дух в собственной жизни и в жизни тех, кто вверен Богом нашему попечению и руководству. Если ослабеет монашество, то оскудеет и Православие, так как монашество – это тот образ жизни, который дает возможность христианину достичь цели христианской жизни в наиболее совершенном виде. Или, как замечательно говорил об этом святитель Игнатий (Брянчанининов), «важность – в христианстве, а не в монашестве; монашество в той степени важно, в какой оно приводит к совершенному христианству».

---

---

 

Доклад митрополита Тверского и Кашинского Амвросия на XXX Международных образовательных чтениях «К 350-летию со дня рождения Петра I:  секулярный мир и религиозность», направление «Древние монашеские традиции в условиях современности (23–25 мая 2022 года) 

---

Монашество нередко называют евангельским максимализмом. Действительно, с окончанием гонений на христиан и постепенным превращением Церкви в общественный институт, а не просто общину, среди христиан возникла устремленность отдаться Евангелию Христову в максимально возможной мере, поскольку институализация, увы, практически всегда означает и некоторое упрощение в смысле униформизации и возникновения «серых зон», аиногда и достаточно темных переулков и тупиков.Потому-то люди, желающие исполнять в своей жизни евангельский максимализм, и стали собираться в монашеские общины, в некотором смысле противопоставляя себя обыденной жизни.

Соблюдение заповедей лежит в центре евангельского максимализма, который может быть выражен единственной строчкой из Евангелия от Иоанна: Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви (Ин. 15:10). Изначальная ориентация монашества на максималистскую реализацию Евангелия должна навести нас на размышления о том, каким образом в этом выражается одна из максим Евангелия – миссионерская или проповедническая, если при этом мы находимся вне прямого общения с обществом. Как же научить заповедям других, пребывая в состоянии «вненаходимости» и в том смысле, который в него вкладывает русский философ Михаил Бахтин, и в буквальном, физическом смысле отделенности от мира, отречения от него? Как может быть исполнена заповедь Христа: идите научите все народы, <...> уча их соблюдать, все что Я заповедал вам (Мф. 28:19–20)?

Часто для ответа на тот или иной вопрос необходимо вернуться к истокам, к самым базисным принципам. В данном случае к тому, с чего мы начали, – с того, что исполнение евангельских заповедей лежит в центре монашества, но оно же является и проповедью; мы видим это на примере самой ранней общины учеников Христовых, которых внешние люди стали называть христианами, – Антиохийской Церкви (см. Деян. 11:26). Они были обычными антиохийцами, продолжавшими говорить на том же языке, ходить по тем же улицам, носить ту же одежду, но уже было в них нечто такое, что выделяло их, делало их непохожими на их сограждан. Некое внутреннее сияние, свет Христов, бывший в их сердцах, выделял их из толпы. И пространство для появления этого света в них рождалось именно из соблюдения заповедей Христовых, из их устремленности к жизни по Евангелию, тогда еще бывшем в буквальном смысле благой вестью, незаписанной, но лишь передаваемой из уст в уста.

Кроме того, мы можем вспомнить и такую заповедь Христа: не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос <...> и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах; и не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос (Мф. 23:8–10). И она тоже подвигает нас к тому, чтобы задуматься над тем, что важнейшим выражением проповеди Евангелия является не ее словесная форма, но та, которая выражается в жизни по заповедям, в образе жизни человека, выделяющем его из массы. Над тем, чтó есть человек по сути, такой, какой он на самом деле есть, очищенный от всего наносного и внешнего. А именно евангельские заповеди должны составлять суть всякого христианина, но особенно христианина, избравшего путь евангельского максимализма, то есть монашеский путь.

Тогда как в большинстве своем значительную часть времени человек «блуждает среди сущего”[1], всякий христианин и, прежде всего, монах призван постоянно быть “на острие собственных возможностей” [2], постоянно быть обнаженным, находиться в состоянии богообщения, непрестанно пребывая перед очами Божиими.

Возможно, именно поэтому для святых отцов как древних, так и более приближенных к нам времен столь значимой является максима жизни по заповедям. «Кто стяжал их [заповеди], тот внутри себя обретает Бога», – пишет преподобный Исаак Сирин [3]. А обретение Бога в себе, позволяет явить Его через себя и другим, не прибегая к словам или внешним действиям. Или, как пишет преподобный Симеон Новый Богослов, «при исполнении Божиих заповедей созревает внутри нас, как некий многочастный плод, любовь, милосердие, благость, кротость, смирение, терпение искушений, непорочность и чистота сердца, при которой мы удостаиваемся видеть Бога. И чистое сердце озаряется благодатью и просвещением Святого Духа, Который возрождает нас, делает сынами Бога, облекает во Христа, возжигает светильник в душе нашей, делает нас чадами Света, освобождает души от тьмы и еще здесь, в этой жизни, делает причастными Вечной Жизни, хотя мы этого и не знаем» [4].

О том же говорит и практически современный нам подвижник благочестия архимандрит Софроний (Сахаров): «Чрез жизнь по заповедям Евангелия мы входим в самое тесное родство с Божественным Умом. Заповеди сии суть не что иное, как самооткровение Бога “как Он есть”. Становясь единственным законом нашего бытия, они (заповеди) сообщают нам “образ” искомого нами Божественного Бытия» [5].

Наконец, как пишет тот же преподобный Симеон, «где со тщанием исполняются заповеди Божии, там бывает и явление Спасителя нашего Иисуса Христа» [6]. А не это ли является целью всякой христианской проповеди – явление самого Христа? Ведь именно Он Сам должен являться ее главным содержанием. Проповедуя собственной жизнью по заповедям, христианин делает это двояко. Во-первых, собственным примером показывает, чтó есть жизнь христианская, и каким образом возможно воплощение возвышенного евангельского слова в нашей приземленной жизни. А, во-вторых, через эту самую жизнь по заповедям внутри себя образует место обитания Христа, уготовляет пространство для Его явления и тем самым создает возможность встречи с Ним для других. И это должно быть верно в отношении всякого христианина, а не только избравшего монашеский путь. Для монашества же жизнь по заповедям как проповедь наполняется дополнительным смыслом в условиях уже упоминавшейся вненаходимости, отреченности от мира, выделенности из пространства повседневности. Этот смысл заключается в том, что монашеская община должна быть тем местом, про которое можно было бы сказать прииди и виждь (Ин. 1:46), местом явного присутствия Христа, являющегося через общину, живущую по Его заповедям. Таким образом, монастырь должен быть не только евангельской общиной, но и сам быть в некотором смысле Евангелием, доступным всякому, кто решится в него заглянуть.

В связи с этим я вспоминаю, как однажды, будучи в Греции со студентами духовной Академии, мы посещали один маленький женский монастырь. И я помню, как поразили меня тогда его сестры. Им не было нужды говорить с нами, да я бы ничего и не понял, но им не было и нужды что-либо делать, хотя их гостеприимство казалось безграничным. Одного взгляда на них, на их лица, было достаточно для того, чтобы воскликнуть подобно апостолу Петру: Хорошо нам здесь быть (Мф. 17:4). Их лица как будто светились изнутри. Они были поистине евангельской общиной – в очень пустынном месте, не имевшем никаких удобств, даже источника воды, вдали от города, в отсутствие каких-либо средств, в отсутствие какой-либо поддержки они построили прекраснейший монастырь, ставший не только духовным, но и физическим оазисом для всякого посещающего его.

Несомненно, все сказанное является некоторым идеалистическим ви́дением, но точнее было бы сказать, что оно является тем ориентиром, с которым мы должны сверять наш путь. Всякая попытка говорить о Божественном и совершенном сама является несовершенной и кажется не только нереалистичной, но и нереализуемой. Но таковым является и само Евангелие; и оно же содержит ответ на этот упрек: без Меня не можете делать ничего (Ин. 15:5). Христос требует от нас неисполнимого, но, вместе с тем, готов Сам стать исполнителем этого в нас, если только мы откроем Ему свое сердце, свой ум, всего себя без остатка.

Завершить я хотел бы словами уже упоминавшегося нами старца Софрония: «Христианское совершенство – сверх-человечно: оно Божественно. Господь явил его нам в Своем воплощении. Никто не ушел отсюда в равной Ему мере (ср. Флп. 3:12). Некое приближение, однако, бывало дано, скорее немногим (ср. Мф. 7:14), чрез учение и пример которых и мы вдохновляемся на подвиг стяжания смирения Христова и Его любви. Небесный огонь, пронизывающий жизнь Церкви и Таинства ее, удерживает в веках веру в Евангелие, которое не есть человеческое и не от человека, но чрез откровение Иисуса Христа (Гал. 1:11–12)» [7].

-----------------------------

[1] Цит. по: Айленбергер В. Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929 / пер. с нем. Н. Федоровой. – М.: Ад Маргинем Пресс: Музей современного искусства “Гараж”,2021. С. 340.

[2] Там же.

[3] Исаак Сирин, прп. Слово 57. Об удалении от мира // Слова подвижнические / 4-е изд., испр. и доп. – СТСЛ, 2019. С. 360.

[4] Симеон Новый Богослов, прп. Слово 54 //Слова преподобного Симеона Нового Богослова / пер. с новогреческого еп. Феофана. – М., 1890. Вып. 2. С. 15.

[5] Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть / Свято-Иоанно-Предтеченский монастырь, Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2006. С. 306–307.

[6] Симеон Новый Богослов, прп. Слово 63 ///Слова преподобного Симеона Нового Богослова / пер. с новогреческого еп. Феофана. – М., 1890. Вып. 2. С. 112.

[7] Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. – С. 158.

Доклад игумении Сергии (Конковой), настоятельницы Свято-Троицкого Серафимо-Дивеевского женского монастыря на XXX Международных образовательных чтениях «К 350-летию со дня рождения Петра I: секулярный мир и религиозность», направление «Древние монашеские традиции в условиях современности (23–25 мая 2022 года)

---

Молитва и богослужение – центр монашеской жизни

Молитва и богослужение всегда были и продолжают оставаться центром всей монашеской жизни, и это отражается даже в архитектурной композиции монастыря. Главенствующее положение в его общей структуре занимает храм. Для человека, утвердившегося на пути спасения, участие в церковной службе становится потребностью, оно слаще всякой пищи. Из жития преподобного Макария Великого известно, что, водворившись в Нитрийской пустыне, братия жили отдельными келлиями, удаленными друг от друга, в них проводили пять дней в неделю, а в субботу собирались вместе, чтобы совершить всенощное бдение и Литургию. Знаем также, что преподобный Серафим Саровский, поселившись в лесу, в пустыньке, непременно принимал участие в братском воскресном богослужении, а когда по болезни он не смог приходить в обитель и участвовать в общей молитве, монастырское начальство приняло решение прекратить его пустынножительство. В том же духе получил наставление преподобный Григорий Палама, решивший однажды остаться в затворе вместо совместной службы. Ему явился преподобный Антоний Великий и сказал: «Хорошо совершенное безмолвие, но и общение с братством иногда необходимо, особенно в дни общественных молитв и псалмопений. Поэтому и тебе должно теперь быть с братьями на бдении».

Примечательно, что сошествие Святого Духа в день Пятидесятницы совершилось именно над вместе собравшимися апостолами, которые были тесно связаны верой в Христа и объединены молитвой. В этот момент они находились в горнице, то есть в месте, стоящем выше помещений, предназначенных для обыденных нужд.

Храм – это место, где царит многовековой опыт общения с Богом. В обычном состоянии мы заняты собой, своими проблемами и переживаниями. В соборной молитве человек настраивается на волну богообщения, на него действуют и архитектура храма, и иконопись, и сама структура богослужения, и все окружение. Вдохновенные, умилительные молитвы великих гимнографов – плод их любви к Богу и вдохновения – выражают всю глубину молитвенного христианского настроения так, как сами богомольцы не могли бы их выразить. Своей силой, глубиной, духовностью они усиливают молитвенное настроение монахов и приобщившихся монашеской молитвы мирян, просвещают, согревают, оживляют, одухотворяют их. Они cоединяют с Живым Богом, с вечностью и друг с другом. Против невидимых врагов и против грехов лучше воинствовать вместе, чем одному. Когда в храме призывают имя Господне, и участники богослужения постоянно слышат Его и живут в этой атмосфере, то это перерождает их природу: не сразу, а постепенно, через причащение Тела и Крови Христа.

Молитвенное предстояние в церкви – подвиг усердия и тяжелой борьбы со злыми духами – составляет одно из могущественных средств в духовно-нравственном росте, ибо оно само по себе выражает стремление к тому, чтобы угодить Господу, стать чистыми, непорочными, совершенными. На духовно-нравственное совершенствование как на задачу человеческой жизни указывает Откровение: Святи будите, яко Аз свят есмь (Лев. 11:45).

Искренняя молитва, с участием всех сил нашего духа, не может оставаться без доброго влияния на душу христианина: она побуждает молящегося чувствовать свое ничтожество, греховность пред святостью Бога, а посему вызывает и стремление к нравственному идеалу. Об обновляющей и воссозидающей силе общецерковной молитвы говорится в словах великопостной молитвы на третьем часе: «Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим низпославый, Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих Ти ся...»

Совместная церковная служба – источник нашего освящения

На примере Серафимо-Дивеевского монастыря предлагаем рассмотреть ежедневный состав совершаемых в обители служб и их глубокое богословское и мистическое содержание. Конечно, это не будет основательный разбор каждого фрагмента богослужения, мы лишь отчасти соприкоснемся с тем, как богослужение напоминает молящимся о горнем мире, к которому предназначены все христиане, и как евангельская история становится частью духовного опыта верующего.

В Серафимо-Дивеевском монастыре день обыкновенно начинается именно с совместной утренней молитвы. В 5.30 утра сестры собираются в главном соборе монастыря на полунощницу. Чтение утренних молитв, полунощницы и двенадцати избранных псалмов перемежаются пением клиросных сестер, которые исполняют тропари и, в том числе, проникновенное «Се, Жених грядет в полунощи». Образ жениха не раз встречается на страницах Евангелия. Сразу, конечно же, вспоминается притча о десяти девах, из которых пять были мудрые и пять – юродивые (см. Мф. 25:5–13). Эта гимнография сравнивает молящихся с девами, ожидающими пришествия жениха, и призывает к бодрствованию. О необходимости всегда быть готовыми к встрече с Христом говорит и другая притча: И вы будьте подобны людям, ожидающим возвращения господина своего с брака, дабы, когда придет и постучит, тотчас отворить ему (Лк. 12:36). Тропарь «Се, Жених…» напоминает о том, каким должны быть правильные внутренние переживания христианина и его молитвенное состояние.

С таким духовным настроем далее молящиеся приступают к прославлению главного дивеевского попечителя – преподобного Серафима Саровского. С семи часов утра у его святых мощей нараспев служится молебен с акафистом. В этом песнопении духовной радости и отрадного торжества отобразилась красота личности святого саровского старца. Повторить его жизненный путь и подвижничество способен не каждый, но дух верности Христу, которым пламенел батюшка Серафим, служит вдохновляющим примером.

В воскресные дни, по заповеди преподобного Серафима Саровского, перед поздней Литургией в монастыре совершается совместное прославление Божией Матери – Ей служится параклис. Это утешительное творение монаха Феостирикта Медикийского поется перед чтимой иконой Богородицы «Умиление». Царица Небесная дает силы терпеть, Она учит со смирением нести жизненные испытания, помогает в борьбе с искушениями, защищает от вражиих напастей. В Ее жизни раскрывается красота бесконечно живой жизни, наполненной подлинно божественными смыслами. Вся Ее жизнь была предана Богу.

В восемь часов с возгласа: «Благословенно Царство…» начинается Божественная литургия – и открывается вход в это иное бытие, отличное от земного. В сердцах богомольцев есть опытное знание о том, что богоблагодатная жизнь существует, и оно связано с молитвой. Это открывается в первых же словах службы: «Миром Господу помолимся». Миром предлагается всем участникам богослужения войти в пространство Божественной литургии, то есть в такое внутреннее состояние, которое означает спокойствие, тишину, безмятежность, невозмутимость.

На ектении далее возглашается прошение «о свышнем мире» – о мире, который дет Христос. Мы просим о ниспослании мира, уничтожающего враждебную пропасть между человеком и Богом. Мир свышний – неразлучное соединение с Богом и неразлучное пребывание в любви Божией. Затем звучит прошение «о спасении душ наших», и это «наших» выше любого бытия, потому что объединение в Церкви происходит в личности совершенного Богочеловека. Тайна воссоздания нового человечества совершается Духом Святым в участниках Литургии – причастниках Святых Даров. Каждый, кто в силу своей веры соединяется с Христом, выходит из гибельного бытия и входит в бытие спасительное.

Присутствуя на Литургии, мысленно пребывая в Гефсимании и на Голгофе вместе с Христом, молящиеся слушают апостольские слова, возвещающие спасение, слышат Самого Христа, Его живое слово, реально переживают то, что происходило на Тайной Вечере. Христос здесь, сейчас, вместе с людьми – не как память, не как идея, а как реально присутствующий! Так участники общего богослужения научаются жить в планах двух реальностей, поскольку Евхаристия, совершенная Иисусом Христом, никогда не прекращается, вечность встречается с временем, и момент этой встречи совершается на Литургии. Включаясь в жизнь Господа на Земле, стоящие в храме Божием, обретают Божественную вечность, исполненную любви.

Чтобы проникнуть глубже в смысл слов Христа, надо внимательно вслушиваться в них, сопоставлять читаемое с тем, что происходит во время богослужения и какие события церковной жизни связаны с тем или иным отрывком. Так внимательный богомолец достигает того, что слова Божии начинают проникать в его сердце. Он будет носить их в себе и каждый день, каждый момент собственной жизни привыкнет ставить в связь с бытием Бога.

Для того чтобы верные жили жизнью не собственной и не плотской, но жизнью Христа, Который за них умер и воскрес, требуется, чтобы постоянным в его жизни было и то, что ее составляет, – Божественное причастие. Об этом говорит Сам Господь: Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни (Ин. 6:53). Святые Дары, соединенные с Божественной природой, подают духовное здоровье и чистоту прилежным в посещении церкви и приобщении Божественных Святынь.

Бог входит внутрь человеческого естества, причем, это вхождение Бога происходит не каким-то символическим или духовным способом, но абсолютно реально – Тело Христово становится нашим телом и Кровь Христова начинает течь в наших жилах. Но причастие – это не только принятие святыни в себя, а событие, благодаря которому человек включается в единство Тела Христова. Литургическая молитва призывает нас к единению с людьми: «Нас же всех, от единого Хлеба и Чаши причащающихся, соедини друг ко другу, во единого Духа Святаго причастие».

Заключение благодарственной ектении, которая произносится после причащения, содержит прошение о том, чтобы весь настоящий день молившиеся в храме провели в мирном благосостоянии и святыне, в удалении от всякого порока. Священник, вознося свое моление, исповедует, что Бог есть источник нашего освящения.

Вечерние богослужения в Серафимо-Дивеевском монастыре начинаются с предписанного церковным уставом малого повечерия. Для его совершения сестры собираются в храме на совместную молитву. Это еще одна возможность присоединить свой голос и свое сердце к церковной уставной молитве, обрести в ней единомыслие со святыми отцами, вдохновенно прославившими Божию Матерь в своих канонах и седальнах. Впитывая мудрость отцов-гимнотворцев, молящиеся соделывают свой ум хранилищем всесвятой Ее памяти.

На богослужениях вечерни и утрени проходит вся история человечества от творения мира и грехопадения, вплоть до момента славословия Того, Кто показал нам Свет, Кто Сам есть Свет. Вслушиваясь в боговдохновенные слова, участники богослужения стараются пожить библейскими настроениями. «Господи, воззвах к Тебе, услыши мя! Услыши мя, Господи! Приклони ко мне ухо Твое! Вонми гласу моления моего!» – это крик сынов света из сумерек и мрака падшего мира. Псаломские стихи чередуются со стихирами, которые относятся к личности или к событию и говорят о победе жизни над смертью, победе света над тьмой, победе добра над злом, победе Божией в нас и за нас.

После утрени читается 1-й час. Часы вседневные и, особенно, Царские и пасхальные дают настрой на молитву и с изумительной силой раскрывают воспоминаемое как происходящее. Этому способствуют специальный подбор псалмов, тропари и кондаки дня недели, возгласы священника, сообщающие службе торжественный характер. В первый час вспоминается веде́ние Иисуса Христа от Каиафы в преторию к прокуратору Понтию Пилату и лжесвидетельства на Него. Третий час – час суда человеков над Богом. Далее предстоим и сопутствуем влекомому на крест Христу, Голгофской Жертвой обретаем родство с Богом. И вот, Господь умирает на Кресте, сходит телом во гроб, душою – в ад.

На часах возносятся молитвы о получении плодов, которые были приобретены страданиями и смертью Спасителя. Это наше моление о пощаде и об очищении нас, грешных и недостойных. О даровании прощения грехов единственно по милости Божией, обещанной всякому истинно верующему живой верой. Об умерщвлении плотского мудрования. Об отложении ветхого человека и облачении в нового. Об обновлении греховного нашего естества с тем, чтобы, получив божественную благодать, посвятить себя на служение Богу.

Эта тема продолжается в храме на вечернем правиле при чтении молитв на сон грядущим, и завершается день слушанием новозаветных слов, столь необходимых для творения нового человека. Уроки евангельского любомудрия полезны для научения слушающих, для их исправления и наставления в праведности.

Церковные переживания, полученные во время богослужения, – определяющие в жизни монашествующих и приобщившихся монашеской молитве. Оживляют богослужения обязательное участие в них игумении монастыря и привлечение монашествующих к пению, чтению, несению послушаний алтарниц, церковниц, уставщиц. Укрепляют сестринское единство закрытые службы, только для монашествующих, на которых ничто не отвлекает от молитвы и ум не развлекается. Для того чтобы каждое слово было слышно и понятно молящимся, в монастырских церквях установлены современные системы усиления звука.

Стремление к нравственному идеалу

Поставив человека выше всех тварей, украсив его преимущественными достоинствами, Господь тем самым указал ему на отличительную его обязанность пред всеми прочими созданиями – деятельное стремление и приближение к своему Первообразу. Поэтому человек имеет долг духовно-нравственного совершенствования, он должен стремиться, насколько возможно, к полнейшему отображению Божиих совершенств в своей природе. На духовно-нравственное совершенствование как на задачу человеческой жизни Откровение указывает прямо. Святи будите, яко Аз свят есмь, – Сам Бог говорит людям (Лев.:11:45).

Именно церковная молитва и составляет одно из могущественных средств в духовно-нравственном росте, ибо она сама по себе есть стремление к святости, к тому, чтобы угодить Господу, стать чистым, непорочным, совершенным. Она не может оставаться без доброго влияния на душу христианина: она побуждает молящегося чувствовать свое ничтожество, греховность пред святостью Бога, а посему вызывает и необходимость стремления к нравственному идеалу.

Бог есть совершеннейшая и беспредельная любовь (см. 1 Ин. 4:8). Приближаясь к Нему в пламенной молитве, христианин и сам проникается этой любовью, подобно тому, как находящийся под лучами солнца нагревается ими. И чем усерднее он молится, тем более возрастает в любви к Богу, во всем он начинает видеть благодеющую руку Всевышнего.

Сближая с Богом, с духовным миром, церковная молитва является главным и могущественным способом для укрепления веры в Бога. Истины, содержащиеся в Божественном Откровении и преподаваемые святой Церковью, становятся сердечным убеждением усердного молитвенника. Молясь Богу, он опытно познает Божественное достоинство христианина, чувствует бытие духовного мира, переживает на самом себе обновляющую и воссозидающую силу христианской веры, ощущает прилив новых духовных сил (см. Флп. 4:13), при помощи которых становится способным совершать великие дела благочестия. И чем выше христианин по молитвенному труду, чем горячее он молится, тем более он познает духовный мир и тем крепче становится его вера.

Во время общественной молитвы человек, по слову святых отцов, и целомудрствует, и смиряется, и милосердствует, любит Бога и ближних, и богословствует, словом, бывает наполнен всяким духовным благом, находясь своим сознанием и произволением в области духовного бытия.

Литература

1. Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря. – СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1903.

2. Феофан (Говоров), свт. Письма к разным лицам. – М.: Сибирская благозвонница, 2022.

3. Феофан (Говоров), свт. Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться. – М.: Правило веры, 2021.

4. Игнатий (Брянчанинов), свт. Аскетические опыты. Т. 2. Слово о церковной молитве. – М.: Сретенский монастырь, 2010.

5. Киприан (Керн), иерм. «Взгляните на лилии полевые». Курс лекций по литургическому богословию. – М.: Образ, 2007.

6. Иларион (Алфеев), еп. Православное богослужение как школа богословия и богомыслия. – Церковь и время. 2003, № 22.

7. Вениамин (Тупеко), еп. Каким должен быть монастырь, чтобы стать источником притяжения и тихой пристанью для современного человека. Доклад на Международной богословской научно-практической конференции «Монашество Святой Руси: от истоков к современности», 23−24 сентября 2015 года.

8. Алексий (Поликарпов), еп. Молитва и ее значение в духовной жизни. Доклад на круглом столе «Богослужение и молитва как средоточие жизни монашеского братства», 13–14 ноября 2019 года.

9. Феофилакт (Безукладников), архим. Как научить молодых послушников любить монастырское богослужение. Доклад на ХХVII Международных Рождественских образовательных чтениях, 28–29 января 2019 года.

10. Мелхиседек (Артюхин), архим. Общее монастырское богослужение – залог духовного преуспеяния братии. Доклад на собрании игуменов и игумений монастырей Русской Православной Церкви, 8–9 октября 2014 года.

11. Иов (Геча), архим. «Се Жених грядет в полунощи». Доклад на богословской конференции «Эсхатологическое учение Церкви», 14–17 ноября 2005 года.

12. Софроний (Сахаров), архим. Литургическая молитва. // Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. – М.: Путем зерна, 2000.

13. Владислав Свешников, прот. Полет литургии. Созерцания и переживания. – М.: Никея, 2011.

14. Алексей Уминский, прот. Божественная литургия. Объяснение смысла, значения, содержания. – М.: Никея, 2022.

15. Думитру Станилоэ, прот. Богослужение Православной Церкви как среда действия Святого Духа на верующих» // Труды и переводы. 2020. № 1 (3).

16. Скурат К.Е. Христианское учение о молитве и ее значение в деле нравственного совершенствования. // Богословские труды. Московская патриархия. Выпуск 33. – М.: Изд-во Московской Патриархии, 1997.

Доклад епископа Лидского и Сморгонского Порфирия, председателя Синодального отдела по делам монастырей и монашеству Белорусского экзархата Московского Патриархата на XXX Международных образовательных чтениях «К 350-летию со дня рождения Петра I: секулярный мир и религиозность», направление «Древние монашеские традиции в условиях современности (23–25 мая 2022 года)

---

Когда в 2002 году милостью Божией я принял решение стать монахом и был принят в число братии Успенского Жировичского монастыря, я уже довольно много прочитал книг о монашеской жизни, но, как понимаю сейчас, практически я плохо представлял, что такое монашество во всех его проявлениях, бранях, радостях и скорбях. Пройдут годы послушничества, иночества, монашества, прежде чем душа станет более опытной в искушениях. Но одно понятие и ощущение остается неизменным с того самого дня, когда я серьезно подумал о монашестве и душа возжелала монашеской жизни: монастырь – это место молитвы, в атмосфере которой душа живет и дышит. Молитва приводит в порядок всего человека, разрешает множество проблем, очищает грехи и освобождает от тревог.

Архимандрит Фаддей Витовницкий говорил: «Только Бог может дать душе все, чего она желает. Мы существа, сотворенные в вечности, стремимся к бесконечному, а это бесконечное – бесконечную радость, бесконечную жизнь, бесконечную любовь – здесь, на земле, никто из наших близких и родных не может нам дать. Почему? Потому что мы ограниченные существа, мы все в борьбе, в противостоянии мыслей».

Из опыта подвижников четко и ясно следует одно: монашеское делание – это всецелое посвящение себя предстоянию перед Богом. Почему души устремляются в монастыри, для чего? – Для молитвы! Человек уходит из мира, когда его ум устремляется ко Христу. Монастырская жизнь призвана создать для этого соответствующую атмосферу, расположение, настрой. Необходимые монашеские труды не должны лишать монаха возможности молитвенного делания – как в храме, так и в келье. Будучи монахами, мы не можем посвящать Богу какие-то обрывки времени, оставшиеся от ежедневных необходимых дел. И в этом одна из главных задач игумена и духовного собора монастыря: организовать внутреннюю жизнь обители так, чтобы в ней был этот баланс. Архимандрит Эмилиан (Вафидис) часто повторял, что дело игумена – созидать в братстве правильный настрой, прививать осознание того, что цель жизни в монастыре – это соединение с Богом через молитву.

Какое бы в жизни монаха ни произошло искушение, поползновение, падение, нужно быстро вставать, не отчаиваться и снова и снова мужественно продолжать свой внутренний труд – с искренним покаянием и упованием на Бога. Спросили как-то у преподобного Паисия Святогорца: «Как узнать, что есть расположение человека к монашеству? Должно присутствовать стремление к молитве? К уединению?» Преподобный ответил: «Должна присутствовать готовность к борьбе». Бой с самим собой – самая трудная борьба. А одержать верх над собой – победа из побед. И молитва на этом пути играет самую важную роль. «Сопротивляйся и борись, а все остальное предоставь Богу», – учил своих духовных чад иеросхимонах Михаил (Питкевич).

Молитва – это не просто слова. Это – энергия, это – сила. Монашество же – это поиск непрерывного богообщения в молитве.

Старец Софроний (Сахаров) любил повторять, что «молитвой все исцеляется, все исправляется, все очищается, все обновляется», и поэтому для него не существовало безнадежных ситуаций. Ведь в любой момент при помощи Божией многое может измениться Его благодатью.

Мне часто вспоминаются первые годы послушнической жизни. С одной стороны – радость от того, что нахожусь в святой обители, среди братии, в месте особого покровительства Пресвятой Богородицы; в обители, которая не закрывалась даже в безбожные годы гонений, в которой жили истинные праведники и святые люди. С другой стороны – по временам какое-то совершенно обессиленное состояние от внутренних браней, противостоять которым правильно послушник учится опытным путем, постепенно, под чутким руководством духовника. И в этом состоянии, помню, огромное облегчение и утешение давала мне молитва и поддержка духовника. Призывание Имени Божия спасало меня от пленения находящих помыслов.

Молитва невозможна без послушания – духовнику и братии. Великий наш современный праведник, пастырь и отец, отошедший ко Господу митрополит Филарет (Вахромеев), который всегда имел особое попечение и заботу о Жировичской братии, говорил при затруднительных обстоятельствах: «Иди спроси духовника и поступай так, как он благословит». Благодаря духовному руководству и поддержке монах может вытерпеть очень многое и становится неутомимым. Преподобный Порфирий (Кавсокаливит) монастырскую жизнь называет жизнью страннической, преподобнической, святой, жизнью райской.

Монахи оказывают послушание, чтобы подражать Христу. Это первое, что должен усвоить монах, и первое, что игумену важно до него донести.

Один игумен рассказывал: «Послушник, который недавно пришел в монастырь, мне сказал: “Я пришел в монастырь, чтобы молиться и читать”. Игумен ответил ему: “Ты начинаешь уже с ошибки. Монастырь – не центр исследования святоотеческих творений, а центр, где ты учишься избавляться от страстей, побеждать страсти”».

Конечно, это не значит, что монахи не могут или не должны заниматься изучением трудов святых отцов. Кому этим заниматься, если не монахам? Но важно правильно расставлять приоритеты и понимать, что спасается человек не теоретическим богословием, а практическим – то есть жизнью, чистой от греха. Через исполнение заповедей к душе приходит тонкая интуиция, что в них, заповедях, заключена вечная жизнь. Через подвиг же послушания монах получает вход в Царство Христа.

Не станет хорошим монахом человек, который не имеет расположения к смирению и отсечению своей воли. В наше время, когда возросло неверие и безразличие, послушники, которые приходят в монастырь, должны видеть живой пример послушания и любви у старшей братии. К ним должно быть обращено доброе слово игумена, которое часто помогает больше, чем строгость. Исцеление от страстей происходит в том числе и посредством добрых отношений монахов друг с другом.

Владыка Афанасий Лимассольский в своих беседах о монашеской жизни часто подчеркивает, что «очень важно, как монах ведет себя с другими». Это важный показатель его духовного преуспеяния или непреуспеяния. Общежитие – самая удобная дорога ко спасению. «Я хотел бы научиться только смирению и любви Христовой, чтобы никого не обидеть, но молиться за всех, как за самого себя» – говорил преподобный Силуан Афонский о своем отношении к ближним.

Старец Софроний (Сахаров) очень редко обличал даже своих ближайших духовных чад. Он призывал прежде всего с почтением относиться ко всякому человеку, бояться его ранить. И, видя их недостатки, он все терпел, брал все на себя и – молился. Молился со слезами за каждого. Не ругал, не командовал. Это было в духе его старца – преподобного Силуана Афонского, который никого не обличал, вспоминая о кротких вразумлениях, полученных им в юности от отца. Об отце своем преподобный Силуан порой говорил: «Вот такого старца хотел бы я иметь».

По роду своего епископского служения мне приходится много общаться с разными людьми, как верующими, так и неверующими. Часто вспоминаю слова архимандрита Софрония Сахарова: «Жизнь без Христа безвкусна, грустна и беспросветна». Мучительно видеть, как люди, отвергшие Христа в своей жизни, не верующие в Него, мучительно тяжело выдерживают тяготы жизни, всю неизбежную боль житейских мук, которая просто валит их на землю. Архимандрит Фаддей Витовницкий об этом говорил: «Господь попускает много разочарований, горя и страданий здесь, на земле, чтобы мы махнули рукой на мир, если он так больно ранит нас, и чтобы увидели, что только Бог – Источник утешения, радости и покоя».

Чудна и прекрасна монашеская жизнь своим стремлением к преображению и освящению через молитву. Протоиерей Василий Зеньковский писал: «Русский аскетизм восходит не к отвержению мира, не к презрению к плоти, а совсем к другому – к тому яркому видению небесной правды и красоты, которое своим сиянием делает неотразимо ясной неправду, царящую в мире, и тем зовет нас к освобождению от плена миру. В основе аскетизма лежит не негативный, а положительный момент: он есть средство и путь к преображению и освящению мира. Видение небесной правды и красоты вдохновляет к аскетизму».

Много забот и трудностей, неизвестных простому монаху, падает ежедневно на каждого архиерея, но, по моему глубокому убеждению, молитва и здесь остается главной движущей силой. Как прекрасно сказал митрополит Серафим (Чичагов): «Высшая академия для пастыря – угол, в котором висит икона и теплится лампада!»

---

---

 

Доклад игумена Иеронима (Миронова), наместника Свято-Николаевского Верхотурского мужского монастыря Екатеринбургской митрополии на XXX Международных образовательных чтениях «К 350-летию со дня рождения Петра I: секулярный мир и религиозность», направление «Древние монашеские традиции в условиях современности (23–25 мая 2022 года)

---

Мирска́го мяте́жа бе́гая, все жела́ние обрати́л еси́ к Бо́гу,/ да в виде́ния восхо́д обря́щеши горе́…

Ин тропарь на прославление праведного Симеона Верхотурского

Помимо обетов послушания, нестяжания и целомудрия каждый монах приносит обеты отречения от мира, пребывания в монастыре (или в определенном для него месте несения послушания) и в постничестве Царствия ради небесного [1].

Для начала хочется вспомнить, что высшим выражением идеала иноческого жития является постриг в великую схиму. Преподобный Амвросий Оптинский так объяснял смысл великой схимы: «Схима означает сугубое умерщвление от мира». Если высшая степень монашества состоит в том, чтобы умереть для мира, значит, и вообще в монашеском подвиге очень важное, определяющее место занимает именно эта добродетель – отречение от мира. Это закреплено и постановлениями церковных cоборов. Так 4-е правило IV Вселенского собора гласит: «Монашествующие же, в каждом граде и стране, да будут в подчинении у епископа, да соблюдают безмолвие, да прилежат токмо посту и молитве, безотлучно пребывая в тех местах, в которых отреклись от мира, да не вмешиваются ни в церковные, ни в житейские дела, и да не приемлют в них участия» [2]. Следовательно, главными отличиями монашеской жизни от мирской являются безмолвие и беспопечительность – то, что монахи не участвуют в делах мира.

Многих преподобных в пустыне искушал помысел, что в миру они могли бы проповедовать, участвовать в полезной общественной и церковной жизни. «А у нас, – спрашивали пустынники, – что есть в пустыне? Ничего. Зачем же нам здесь оставаться?» На это святитель Василий Великий в Письме 14 отвечал: бесспорно, в пустыне у тебя нет ничего этого, но есть другое – безмолвие, которого больше нигде не найти.

При этом безмолвие и отречение от мира – это одновременно и внешняя характеристика монашеского жительства, и его внутреннее содержание.

В чем может выражаться внешнее отречение от мира, внешнее безмолвие? Всем известно, что монахи не должны выходить в мир без особой нужды и без благословения своего игумена. В последнее время на монашеских конференциях все чаще звучит предостережение о том, чтобы в монастырях было ограничено пользование интернетом, поскольку это тоже выход в мир. В особенности современные многофункциональные телефоны – это настоящая ловушка для монаха, и игумену необходимо с большим рассуждением давать благословение тому или иному брату на пользование телефоном.

И хочется напомнить еще одно важное правило. Преподобный Феодор Студит, поучая братию в «Подвижнических монахам наставлениях», призывает воздерживаться от разговоров о предметах чуждых нам. «Чуждо же нам и о царях вести беседы, и о начальниках разговаривать, и о том или другом разведывать… если же впадаем в суетные беседы, то и сами себе вредим, и от других осмеянию и осуждению подвергаемся». Эти слова актуальны и для современного монашества. В монастыре очень важно воздерживаться от разговоров на мирские темы, от воспоминаний вслух о своей прежней жизни, о родственниках и тому подобном, а также от подробных обсуждений того, как живут люди в миру. От того, о чем разговаривают между собой монахи, зависит общая атмосфера в монастыре.

Соблюдение этих внешних правил чрезвычайно важно. Но в особенности важно, конечно, внутреннее отречение от мира. Рассуждая об этом, преподобный Ефрем Сирин писал: «Кто возложил на себя безмолвие и стремится к уединению, тот избрал доброе начало. Но как далек он от беспокойств видимого смятения, так пусть заглянет в душу свою, избавился ли от внутренних мятежей, и освободился ли от нападающих во множестве бесов... Посему весь подвиг наш в том, чтобы безмолвствовать внутренно и отречься истинных мятежей, волнения помыслов, и сопротивных сил. Иначе напрасно будет отречение и видимое удаление с места. Ибо вот истинное отречение – внутренно пребывать в мире и тишине» [3].

Именно «необмирщенность» отцы считают одним из первых признаков духовности, то есть стяжания Святого Духа. Отречение от мира при жизни в этом же мире есть, конечно, «внутреннее монашество» или «монастырь в миру». Всякий христианин – и монах, и мирской – должен быть «иноком», гражданином иного, божественного мира, каждый по мере своих сил и по мере своего стяжания Царства Божия, которое «внутри нас». Поскольку отречение от мира есть отречение от греха, постольку с ним, по существу, не связано географическое удаление от мира. Никакая пустыня или монастырь не спасают, если зло мира осталось в сердце.

Схиархимандрит Авраам (Рейдман) в книге «Благая часть. Беседы с монашествующими», рассуждая об отречении от мира, задается вопросом: «В чем наиболее очевидно проявляется это отречение?» И далее отвечает: «Конечно же, в молитве. Молитва требует внимания. Молитва требует забвения помыслов, не только явно греховных, но и тех мнимо добрых, которые мешают нам сосредоточиться (может быть, и на самом деле добрых, но в данный момент неуместных). Молитва требует глубокого, жизненного, сердечного отречения от всего. Без отречения невозможно сосредоточиться в молитве. Молясь, отрекаясь от всевозможных помыслов, мы как раз и совершаем внутреннее, духовное отречение от мира, без которого внешнее не приносит никакой пользы».

Отсюда понятно, почему монаху необходимо каждый день совершать молитвенное правило. Именно во время правила он особенно упражняется во внутреннем отречении от мира. Во время правила он приобретает живую память о вечности, сокрушение, любовь к Богу – и это делает его сердце хладным к миру. Монах, который каждый день совершает правило, внутренне гораздо лучше защищен от соблазнов мира, чем монах, живущий без правила. Совершение правила настраивает монаха на то, чтобы непрестанно творить молитву в течение дня, помогает ему хранить внутреннее безмолвие и во время дневных дел.

Таким образом, целью отречения от мира является обретение свободы от всего того, что мешает человеку достичь внутреннего безмолвия и непрестанной молитвы к Богу.

Внутреннее отречение от мира выражается также в том, что монах постоянно воспитывает свою волю, направляет ее к Богу, а не к чему-нибудь земному. Монах в своей повседневной жизни часто сталкивается с этим выбором. Что предпочесть: комфорт или аскезу? Свой покой или помощь ближнему? Какую-нибудь мирскую книгу или книгу святоотеческую? По сути это выбор между грехом и добродетелью, между страстями и Богом и в конечном итоге – между страданием и блаженством. Этот выбор предоставлен самому человеку, на его собственное произволение.

Произволение – особая функция духа, в которой заключена вся тайна человеческой личности. Его следует отличать от естественной воли. Впрочем, у человека, победившего греховные страсти и желания, естественная воля не противоречит произволению, а произволение уже не выбирает. Выбор уже сделан раз и навсегда: человек избрал путь христианской жизни и укрепился на нем, делом доказал, куда склонилось его произволение. И естественная воля его в полном и постоянном согласии с произволением больше не ищет греха, как у человека страстного, еще не очистившегося. Потому, как писал преподобный Ефрем Сирин, «свобода наша по собственной воле делается и победительницею, и побежденною». И, напротив того, возможность выбора, постоянные колебания этого выбора свидетельствуют о греховном падении нашей воли и нашего духа, о нашем болезненном состоянии рабства страстям. А настоящая свобода человека – христианина – не есть свобода нынешнего выбора. Это свобода прошлого доброго и окончательного выбора в пользу Бога.

Смысл свободы, – считает профессор Московской духовной академии архимандрит Платон (Игумнов), – заключается в возможности нравственной ориентации по отношению к реальному и идеальному мирам – в том, что нравственная ориентация человека в каждый отдельный момент временной жизни и в последний завершающий ее момент определяет его судьбу в вечности. Как писал схиархимандрит Софроний (Сахаров): «Мы и связаны с этим миром как он есть после падения, и, вместе с тем, вынуждаемся бороться за нашу свободу в Боге» [4].

Обратимся к Посланию святого апостола Павла к римлянам: Освободившись же от греха, вы стали рабами праведности… когда вы были рабами греха, тогда были свободны от праведности. Какой же плод вы имели тогда? Такие дела, каких ныне сами стыдитесь, потому что конец их – смерть. Но ныне, когда вы освободились от греха и стали рабами Богу, плод ваш есть святость, а конец – жизнь вечная. Ибо возмездие за грех – смерть, а дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 6:18–23).

В этих словах апостола Павла необходимо внимательно разобраться. Нет ли противоречия здесь? Человек теряет рабство одно, приобретает рабство другое. Игра слов? На самом деле здесь речь идет о подлинной свободе человека. Никто не может служить двум господам (Мф. 6:24). Эти слова Господа нашего Иисуса Христа здесь, в Послании апостола, находят применение. «Если перенесете иго подчинения, то освободитесь от греховных страстей и востечете к установлению Божию», – говорит преподобный Феодор Студит. Человек же, который не хочет жить по воле своего Творца, не желает быть рабом Божиим, отпадает от источника жизни и неизбежно становится рабом греха, страстей, а через них и темных сил, враждующих против Бога. Неужели вы не знаете, что кому вы отдаете себя в рабы для послушания, того вы и рабы, кому повинуетесь, или рабы греха к смерти, или послушания к справедливости? (Рим. 6:16). Согрешая, человек уходит от Бога и оказывается под грехом. А каким достоинством наполнено рабство добродетели, рабство праведное! Человек, совершая добрые дела, возносится на вершину, уподобляется ангелам, становится рабом Божиим и сыном Божиим по благодати. Становясь же рабом страстей, человек становится рабом дьявола.

Однако, по мнению православных отцов, например, преподобного Симеона Нового Богослова, человек без содействия благодати не может преодолеть греха, не в силах победить врага, освободиться от него. Но произволение его сказывается в желании освободиться от постыдного рабства при посильном противлении греху и искании Божией помощи. Рассуждая о евангельских словах: Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете (Ин. 8:36), святитель Феофан Затворник писал: «Вот где свобода! Ум связан узами неведения, заблуждений, суеверий, недоумений; он бьется, но выбиться из них не может. Прилепись к Господу – и Он просветит тьму твою и расторгнет все узы, в которых томится ум твой. Волю вяжут страсти и не дают ей простора действовать; бьется она, как связанный по рукам и по ногам, а выбиться не может. Но прилепись к Господу – и Он даст тебе Самсонову силу и расторгнет все вяжущие тебя узы неправды. Сердце наполняют постоянные тревоги и отдыха ему не дают, но прилепись к Господу – и Он успокоит тебя. И будешь, умиротворенный в себе и всё вокруг светло видя, беспрепятственно и непреткновенно шествовать с Господом сквозь мрак и темноту этой жизни, к всеблаженной, полной отрады и простора Вечности» [5].

Именно в Церкви, в монашеской общине, понимаемой как мистическое Тело Христово (по апостолу Павлу) происходит подлинное освобождение личности от всего, что ее ограничивает, порабощает плотскому, греховному, тому, что ниже человека по естеству. Святые отцы называют признаки свободной души. Например, преподобный Исидор Пелусиот относит к ним следующие: нековарность, кротость, человеколюбие, мужество, правдивость, целомудрие, снисходительность, ласковость, щедрость.

Путь духовного исцеления не есть только лишь дело внутреннего изменения личности, в то же самое время это есть общественное делание, ибо, когда человек исцеляется, он сразу становится и в большей степени общественно полезным человеком. Когда сообщество, семья объединяет людей здоровых, то там практически не возникает серьезных социальных и семейных проблем. Индивидуальные особенности каждого человека, его характер могут стать причиной каких-либо трудностей, но исцеленный человек быстро поймет, как их преодолеть, и все будет в порядке.

Возрожденный Божественной благодатью человек становится в большей степени общественно полезным. Богатством и опорой является наш ум. Когда ум утвержден в Боге, мы пребываем в хорошем состоянии. Когда же мы открываем двери страстям, тогда ум рассеивается и постоянно блуждает по земным и плотским предметам в многообразных наслаждениях и страстных помыслах. Попутно он отвращает нас от истинной любви, от любви к Богу и к ближнему, внушая пристрастие к бесполезным вещам и жажду пустой славы. Так развиваются сластолюбие, сребролюбие и тщеславие. А они в свою очередь порождают социальные пороки, конфликты, взаимную ненависть.

Таким образом, отречение от мира не является бегством от мирских проблем, а напротив – наиболее действенным их преодолением. И тогда монастырь, будучи окружен миром, является той закваской, которая преображает и внешнюю среду, свидетельствуя о Царствии Божием, пришедшем в силе.

-----------------------------

[1] Последование малаго образа, еже есть мантия // Требник монашеский. Репр. воспр. изд. 1906 г. М.: Лодья, 2006. С. 26.

[2] Никодим Святогорец, прп. Пидалион: Правила Православной Церкви с толкованиями: в 4 т. – Т. 2: Правила Вселенских соборов. Екатеринбург, 2019. С. 137–138.

[3] Ефрем Сирин, прп. Творения. Т. 3. Репринтное издание. – М.: Издательский отдел Московского Патриархата, 1994. С. 32.

[4] Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. М., 2000. С. 193.

[5] Феофан Затворник, свт. Мысли на каждый день года по церковным чтениям из слова Божия. М., 1890. С. 132–133.

Доклад митрополита Тульского и Ефремовского Алексия на XXX Международных образовательных чтениях «К 350-летию со дня рождения Петра I: секулярный мир и религиозность», направление «Древние монашеские традиции в условиях современности (23–25 мая 2022 года)

---

Ваше Высокопреосвященство, досточтимый владыка Феогност, боголюбезнейшие собратья архипастыри, всечестные отцы, братья и сестры, христоименитые представители боголюбивого полка иночествующих Русской Православной Церкви первой четверти XXI века!

Словом мира и любви о воскресшем Христе Жизнодавце позвольте приветствовать вас в настоящем высоком собрании и предложить вниманию вашему сообщение, озаглавленное: «О неотмирности монашеского жительства». Означенная тема смысловым своим содержанием адресует нас к одному из важнейших и знаменательных событий священной евангельской истории – последней земной пасхальной трапезе Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа с учениками в Сионской горнице и той духовной беседе, в которой Церкви Своей Зиждитель, стяжавший ее драгоценной Своей кровью, пророчески предначертал всем Своим ученикам и последователям узкий и скорбный исторический путь доброхотного самоотверженного крестоношения в следовании за Подвигоположником Христом (Мф. 16:24): 

Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир.

Помните слово, которое Я сказал вам: раб не больше господина своего. Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше.

Но все то сделают вам за имя Мое, потому что не знают Пославшего Меня (Ин. 15:18–21). В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16:33).

И вот вывод, свидетельствуемый результатом ответной духовной жизни на вышецитируемую беседу Господа как круга апостольского, так и развившейся из него первенствующей Церкви, – вывод, боговдохновенно словесно сформулированный боголюбивым сердцем брата Господня, первого Иерусалимского епископа, святого апостола Иакова: Дружба с миром есть вражда против Бога (Иак. 4:4), а самоотвержение, ради Христа (см. Мк. 8:34), от лежащего во зле мира (1 Ин. 5:19) есть доброхотное христоподобие (1 Кор. 11:1).

«Что такое христианство? – спрашивает святой Василий Великий в «Беседе первой о сотворении человека по образу» и отвечает: – Это уподобление Богу в той мере, в какой это возможно для природы человеческой. Если ты по милости Божией решил быть христианином, торопись стать подобным Богу, облекись во Христа», ибо, по слову первоверховного апостола Павла, все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись (Гал. 3:27),  Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной (Флп. 2:5–8), и те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями (Гал. 5:24).

Опытное вохристовление как путь соработничества всеблагой и спасительной воли Бога Троицы с боголюбцем, доброхотно подчиняющимся ей исполнителем Христовых заповедей по любви к Нему, – есть единственный идеал христианской духовной жизни.

Начало этой жизнь есть обращение (ἐπιστροφή) – склонность воли, сознательным предпочтительным выбором обращающейся к Богу и отказывающейся от мира. Слово «мир» стоит здесь в его аскетическом значении. По боговдохновенному учению прославленного подвижника Сирийской пустыни, епископа града Ниневии, святого Исаака, из его «второго слова»: «Мир есть слово собирательное, обнимающее собою то, что называется страстями». Для этого равноангельного наставника монашеского жительства, как и для предшествовавших и последовавших ему многочисленных христоподобных подвижников благочестия: страсти – мучительные зависимости человека не от Бога, Единственного, Кто Благ по природе. Это – непрестанный круговорот самовластной обезбоженности человека. «Где страсти прекращают свое течение, там мир умер», – свидетельствует преподобный авва Исаак в том же слове.

По мысли В.Н. Лосского («Очерк мистического богословия Восточной Церкви». Глава 10), подобно капитану, неуклонно ведущему судно по курсу навигатора, четко следующему богословскому принципу «согласия отцов» в достижении максимального усвоения богооткровенной истины, «Мир обозначает здесь рассеянность души, ее блуждание вне самой себя, ее измену своей собственной природе. Ибо душа сама по себе бесстрастна, но, выходя во внешний мир из своей внутренней простоты, подвергается страстям. Отказ от мира есть вхождение души в саму себя, сосредоточенность, восстановление всего духовного существа, возвращающегося к общению с Богом. Это обращение совершается свободно, как совершается и грех, который есть… свободное разобщение с Богом. Таким образом, обращение есть постоянное усилие воли, направленной к Богу. Монашество, как способ осуществления идеала христианской духовной жизни, знаменует собой высшую ступень такого состояния».

Богомудрый игумен Синайской горы преподобный Иоанн Лествичник в «Слове первом» составленной им соименной ему книги пишет: «Монах есть всегдашнее понуждение естества и неослабное хранение чувств. Итак, кто есть инок верный и мудрый? Кто горячность свою сохранил неугасимою и даже до конца жизни своей не переставал всякий день прилагать огнь к огню, горячность к горячности, усердие к усердию и желание к желанию».

«Однако, – отмечает далее В.Н. Лосский, – если сердце всегда должно быть горячим, ум всегда должен оставаться холодным, ибо за сердцем следит ум. А сердце (ὴ καρδία), по аскетическому преданию христианского Востока, есть средоточие человеческого существа, корень деятельных способностей, интеллекта и воли, средоточие, из которого исходит и к которому возвращается вся духовная жизнь».

«Сердце, – по духовному прозрению преподобного Макария Египетского Великого в «Беседе 16», – источник всех душевных и духовных движений, оно есть “рабочая храмина дел правды и неправды. Это сосуд, содержащий все пороки, но там также – и Бог, там ангелы, там жизнь и царство, там свет и апостолы, там сокровища благодати…. Иногда благодать овладевает всеми пажитями сердца, тогда царствует она над всеми членами и помыслами: ибо там ум, и все помыслы, и чаяния души». Поэтому, – продолжает В. Н. Лосский, – благодать сердцем проходит во все человеческое естество. Дух – высший элемент человеческого естества – является той созерцательной способностью, которой человек устремляется к Богу. Как наиболее личностная часть человека, начало его сознания и свободы, ум (νοῦς) в человеческой природе наибольшим образом соответствует его личности; можно сказать, что он – местопребывание личности, престол человеческой ипостаси, содержащей в себе совокупность своего естества, – дух, душу и тело…

Соединение с Богом не может осуществляться помимо молитвы, потому что молитва есть личное отношение человека к Богу. Соединение же должно совершаться в человеческой личности, оно должно быть личностным, то есть сознательным и добровольным…

«Сила молитвы, – говорит святой Григорий Палама, – совершает таинство нашего единения с Богом, ибо молитва есть связь разумной твари с ее Создателем». Молитва совершеннее упражнений в добродетели: она – «начальник лика добродетелей» (κορυϕαῖος τις τοῦ χοροῦ τῶν ἀρετῶν). Все добродетели в своей совокупности должны служить молитвенному совершенству; с другой же стороны, добродетели не могут быть прочными, если ум не будет постоянно направлен к молитве. Но величайшая из добродетелей – «любовь к Богу, в которой совершается таинственное единение с Ним, есть плод молитвы», – говорит святой Исаак Сирин.

В самом общем смысле всякое предстояние человека пред Лицом Божиим есть молитва. Но нужно, чтобы это предстояние стало состоянием сознательным и постоянным; молитва должна стать непрестанной (1 Фес 5:18), непрерывной, как дыхание, как биение сердца…

Плод молитвы есть божественная любовь, которая – не что иное, как благодать, стяжанная нашим внутренним человеком. Ибо «любовь, – говорит блаженный Диадох, – не только движение души, но также и нетварный дар, Божественная сила, непрестанно воспламеняющая душу и соединяющая ее с Богом действием Святого Духа». Любовь – дар не от мира сего, ибо это имя Самого Бога. Поэтому, говорит святой Иоанн Лествичник, она неизреченна. «Слово о любви известно ангелам, но и тем по мере их просвещения». «Ты уязвила душу мою, и не может стерпеть сердце мое пламени Твоего. Итак, воспевая Тебя, иду…». «О, святая любовь!» – говорит преподобный Симеон Новый Богослов.

Любовь – дар Божественный, совершенствующий человеческую природу, пока она «не проявится в единстве и тождестве с Божественной природой посредством благодати», как говорит святой Максим Исповедник.

Любовь к ближнему – признак приобретения истинной любви к Богу. По слову святого Исаака Сирина, «достигших совершенства признак таков: если десятикратно в день преданы будут на сожжение за любовь к людям, не удовлетворяются сим».

«Знаю и я такого (человека), – говорит святой Симеон Новый Богослов, – который так сильно желал спасения братий своих, что много раз с теплыми слезами умолял Бога, чтоб или и они спасены были, или и он вместе с ними предан был мукам». Итак, любовь к Богу безусловно связана с любовью к ближнему. Эта совершенная любовь соделывает человека подобным Христу, ибо человек соединяется своей тварной природой со всем человечеством и соединяет в своей личности тварное и нетварное, человеческий состав и обожающую благодать…

Когда спросили преподобного Серафима Саровского, нет ли у современных христиан какого-нибудь недостатка, препятствующего им приносить те же плоды святости, какие изобиловали раньше, преподобный ответил, что им недостает только одного – собственной решимости.

Ревностный подвижник христианского благочестия ХХ века Сергей Фудель в книге «Путь отцов» отмечает: «Возможно, что в словах преподобного Серафима есть еще указание и на то, что существуют какие-то три основных типа духовных характеров, то есть что люди христианского подвига могут иметь духовное предрасположение или к посту, или к милостыне, или к молитве».

У аввы Иоанна Пророка есть слова, дающие ту же мысль: «Как ремесленник, – говорит он, – который хорошо знает свое ремесло и по быстроте ума своего занимается и другими ремеслами, не называется мастером их, но только мастером своего ремесла; так и здесь имеющий все добродетели, по той познается и от той получает наименование, чрез которую наиболее сияет в нем благодать Духа».

Но, во всяком случае, тройственность духовных характеров не есть расчленение единого образа. Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех (1 Кор. 12:4–6). В каждом индивидуальном пути будет непостижимо созидаться триединство. Тот, кто по преимуществу идет путем молитвы, рано или поздно, легко или после тяжелых опытов поймет, что без воздержания молитва его бесплодна. И тот, кто молится, и тот, кто по преимуществу идет путем воздержания, неизбежно поймут еще и то, что без любви к людям все умирает: и воздержание и молитва. Тот, кто встал утром на молитву, знает, что она тогда наиболее легка, когда совершается до принятия пищи: воздержание дало крылья молитве. И он же знает, что если он во время молитвы не войдет в какое-то лоно любви к людям и не простит тем, которые его огорчили, то и Отец Небесный не простит ему и не примет молитвы (см. Мк. 11:25).

Только в тройственном единстве человек может идти своим особым путем. Кто соблюдает весь закон, – говорит апостол, – и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем (Иак. 2:10). Три родовых понятия совершенства – любовь к людям, воздержание и молитва – сливаются в единый образ пути, будучи сами развитием того триединого чувства, которое образовалось в человеке к Богу: любви к Нему, смирения пред Ним и отречения от мира для Него: любовь к Богу доказывает себя любовью к людям, смирение перед Ним обретает дыхание в молитве, отречение от мира для Него отрекается от зла в воздержании. Свеча, зажженная перед Богом, загорается тройственным отсветом в душе человека. Если человек неложно возлюбил своего Господа, то так же искренно он пойдет к этим трем образам совершенства, сознавая их как единый путь к Нему.

«Не думай получить ослабу от страстей, нося еще в себе гордостное о добродетелях мудрование. Царство Божие не есть плата за труды, а непостижимое и нерассчитанное обретение, – учит Преподобный Марк Подвижник, – оно – нечаянная радость».

---

---

 

Доклад игумении Евпраксии (Инбер), настоятельницы Свято-Вознесенского монастыря г. Орша Тверской епархии на XXX Международных образовательных чтениях «К 350-летию со дня рождения Петра I:  секулярный мир и религиозность», направление «Древние монашеские традиции в условиях современности (23–25 мая 2022 года) 

---

Ваше Высокопреосвященство, досточтимые отцы игумены и матушки игумении!

Тема нашего сегодняшнего доклада – «Нестяжание и хранение общежительного устава в монастыре».

Практически все монастыри, удивительным образом за столь малое время в огромном количестве появившиеся и возрожденные на Русской земле, устраивают свою жизнь по общежительному уставу. Этот устав существует в монашестве издревле; еще в III или начале IV века Ангел дал его преподобному Пахомию. Общежительный устав, предполагающий общую трапезу, общую рухольную, освобождает монаха от земных попечений, предоставляя ему огромный временной пласт для молитвенного служения. Некоторые отцы пророчествовали, что как в I–II веках процветала Иисусова молитва, так и в последние времена она будет процветать. Это самое главное делание, главный наш труд, наша невидимая брань с силами духов злобы поднебесных (Еф. 6:12). Ради того чтобы монах мог максимально посвящать себя этому деланию, и существует общежительный устав.

Но мы не будем сейчас слишком детально говорить о хранении общежительного устава в монастыре – в 2014 году в Екатеринбурге игумения Викторина (Перминова) прочитала обстоятельный доклад на эту тему. Мы сосредоточим наше внимание на монашеском обете нестяжания.

В чем же состоит исполнение этого обета?

«Нестяжание есть отложение земных попечений,беззаботность о жизни, <…> оно чуждо печали», – так начинает преподобный Иоанн Лествичник Слово 17 «О нестяжании». В общежительном монастыре монах с особенным удобством может исполнять эти слова. В таком монастыре всем жизнеобеспечением занимается настоятель и помощники из старшей братии, поставленные на это послушание. И простые монахи могут с полной свободой, по заповеди святых отцов, «не иметь никакой заботы о завтрашнем дне», как говорит преподобный Иоанн Кассиан Римлянин.

Под нестяжанием понимается также и внешняя простота жизни, отсутствие излишеств.

Понятно, что в нашем климате монаху, если он еще не святой, не обойтись двумя левитонами и одной парой сандалий; нужны теплая одежда, теплая келья, теплый храм… Но в любом случае необходимо стремление к простоте, отречение от излишнего комфорта.  

Для новых сестер очень ценен опыт тех, кто возрождал обитель, кто пришел сюда, можно сказать, в пустыню, и этот путь прошли почти все нынешние русские монастыри. Мы все тогда жили, как птицы небесные, чем Бог пошлет. Колодец в конце деревни, разрушенный холодный храм, ни дороги, ни машины, ни телефона, ни теплого жилья, но какое прекрасное было время, и была молодость, и живая вера, и был жив наш старец, и с ним можно было ничего не бояться… 

У нашего старца, насельника Троице-Сергиевой лавры архимандрита Наума (Байбородина) нестяжание было естественным образом жизни, он никогда не имел ничего особенного, красивого, изысканного – простая мебель, может быть, и б/у, простые стулья, табуретки, старое кресло, тесная келья, вся заваленная книгами, – единственное имущество…

Как-то мы сшили ему рясу, и я потом случайно узнала, что у нее рукава оказались разной длины. А он ничего не сказал мне. Так и носил ее смиренно, с такими рукавами, никому не позволил ее перешить…

Однажды он мне вдруг сказал: «Смотри, чтобы у тебя не было никакой роскоши». Вот только насчет книг святых отцов, на которые – тогда еще ксероксы – я еще до монастыря тратила почти всю зарплату, он мне ответил: «А это твое имущество».

Нестяжательность – это и хранение совести по отношению к вещам, с благодарностью Богу и людям за то, что у нас есть. Всё, что у нас есть, посылает Господь через людей… («Дар, остающийся без благодарения, остается без приумножения», пишет преподобный Исаак Сирин…) А может и отняться, если не благодарить… Этот святоотеческий опыт становился опытом нашей жизни…

При этом важно понимать, какова цель обета нестяжания, для чего мы его даем, для чего отрекаемся от излишних вещей. «Все искусства и науки имеют какую-нибудь цель, т. е. назначение и свой конец, – говорит преподобный Иоанн Кассиан Римлянин в Собеседованиях Египетских отцов, гл. 3. – А вы, презревшие отечество, род свой, весь мир, <…> скажите мне, какая ваша цель? И какой конец имея ввиду, вы сие сделали? <…> Конец нашего обета… есть Царство Божие, а назначение наше, т. е. цель, – чистота сердца, без которой невозможно достигнуть оного конца. Итак, к этой цели да будет всегда устремлен ум наш. <…> Что может вести нас к этой цели, т. е. чистоте сердца, тому всею силою и надобно последовать, а что отвлекает от нее, того надобно избегать, как вредного и гибельного. Ибо для этой цели мы всё переносим и делаем. Для нее всёоставляем… именно чтобы приобрести постоянную чистоту сердца». В Добротолюбии далее: «если же забудем сию цель <…>, то <…> не только все наши труды останутся <…> напрасными, без всякой пользы, но и все помышления будут различные и друг другу противные», т. е. и претыкаться будем на пути монашеского делания, да и в помышлениях запутаемся… 

О цели, ради которой дается обет нестяжания, говорит также преподобный Исаак Сирин в Слове 1: «Преуспеяние в нестяжательности доставляет тебе досуг преуспевать в изучении словес Божиих. Пособие же того и другого (то есть нестяжание и изучение Божиих словес) содействует к скорому возведению целого здания добродетелей». Но у него же в Слове 34 читаем: «Пока не смирится человек, не получает награды за свое делание. <…> Воздаяние бывает <…>не добродетели и не труду ради нее, но рождающемуся от них смирению». 

Именно об этом говорил нам постоянно и наш старец архимандрит Наум: «Вся наша жизнь – борьба за смирение».

Итак, вот те цели, ради которых дается обет нестяжания. Это чистота сердца и смирение. 

А вот каковы обетования Господни для делателей нестяжания: «Нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной». (Мк. 10:29–30), эти же слова Господни подтверждают и другие Евангелисты (Мф. 19:29; Лк. 18:29).

Господь принимает жертву – монашескую нестяжательность – как вольную жертву Авраамову, но не только Исаака, а все, что принесено в жертву, возвращает сторицей (однако, обратим внимание: уапостола Марка – возвращает всё, кроме жены…)

Вот и попробуем применить эти евангельские слова к нашему монашескому киновийному жительству. Возможно, что и об общежительной жизни нам говорит Господь устами основателя монашества, апостола Марка: презревшие отечество, род свой, весь мир обретают в общежительном женском монастыре сестер, а в монастыре мужском – братьев; и матерей и отцов – матушек и батюшек, и эти дома и земли – и храмы, и кельи, и поля и огороды вместо всего, оставленного ради Господа. Это все здесь, на этом свете, а уже если Бог даст, то когда-нибудь увидим и свои Небесные обители, и, может быть, все 40 Небесных обителей нашего старца, которые он здесь вымаливал, если окажемся там рядом с ним, если здесь сумеем, как он, отречься от всего земного ради Небесного. Увидим свои Небесные обители такими, какими их хотел создать Господь. Здесь, на земле наши труды, как правило, за редким исключением, к сожалению, отличаются не в лучшую сторону от того, что было нами задумано. Так ведь и мы сами, искаженные страстями, мало похожи на тех, кого хотел бы видеть Господь по Своему замыслу о каждом из нас. И вся наша жизнь – эта постоянная борьба за смирение – может быть, кого-то из нас и приблизит к воплощению небесного замысла о нас, но таких людей единицы, о них Жития святых. Нам хотя бы встать на этот путь, но встать намертво, со всей решимостью, которой и во времена преподобного Серафима не хватало людям, чтобы стать святыми. Тогда этот путь к святости продлится для нас и в Небесном Отечестве, где уже в радости бесконечно продолжается начатая на земле тяжелая духовная работа.

Нестяжание – это неотъемлемая часть духовной жизни; без него невозможно стать подлинным монахом. 

Как страсти человеческие связаны между собой, так связаны и противоположные им добродетели, коими и являются монашеские обеты.

Все три монашеских обета неразделимы, каждый из них содержится в двух других, следствием нарушения одного обета становится разорение и двух других.

Приведем самый, к сожалению, распространенный на сегодняшний день пример: через зависимость от интернета инок нарушает обет нестяжания, если нет конкретно у него благословения пользоваться смартфоном иликомпьютером «на общую потребу»;

обет послушания, т. к. не имеет благословения на такие вещи;

обет целомудрия, что неизбежно для человека, листающего страницы интернета.

И если не происходит исцеление покаянием, остается монахом только по форме одежды.

Нестяжание – это не только отказ от личного имущества, а глубокое внутреннее устроение: Блажени нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное.

Это отказ от стяжательства не только имений и вещей, но и страстей, и помыслов, и мечтаний – от ветхого внутреннего человека. 

В одном из ответов на вопросы (вопрос 6) данном святыми старцами Варсонофием и Иоанном Пророком авве Дорофею, мы читаем: «Брат! Есть нищие, которых ублажает Господь, потому что они отвергли все свое имение, т. е. все свои страсти, и обнажились от них ради имени Его; такие поистине нищи, и им принадлежит блаженство. <…> Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет (Мф. 16:24). Отвергнуться же себя и взять крест свой значит отсекать свою волю во всем и почитать себя за ничто». 

Отсекать свою волю во всем – отвергая свои страсти – разве не о монашеском обете послушания здесь говорится во взаимосвязи с обетом нестяжания? 

Теперь рассмотрим, что означает обет нестяжания сквозь призму целеполагания монашеской жизни – стяжания благодати Духа Святого и восхождения в обожение.

Еще подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее (Мф. 13:45–46).

Так и монах, который понимает, для чего он пришел в монастырь, – ищет эту великую жемчужину благодати Божией…

Вот почему аскеты жили в пещерах, вот почему преподобный Нектарий Оптинский на несколько лет заклеил окна своей каморки синей сахарной бумагой, чтобы ничто земное не отвлекало его внутреннее зрение от созерцания вещей небесных. Но пройдут годы, и тогда старец Нектарий выйдет на служение людям, и ему, уже утвердившемуся в непадательном состоянии, теперь придется просматривать мирские книги, для того чтобы разговаривать с интеллигенцией, воцерковлять тех, кого к нему присылал Господь. И когда большевики вломятся в его келью, они увидят там детские игрушки – машинки, самолетики, образы достижений мирской науки и техники, которые и были для него детскими игрушками…

Старец Варсонофий Оптинский, для которого, когда он жил в миру, самым большим утешением была классическая музыка, отказался от музыки земной ради музыки небесной, а о поэзии сказал: «Все стихи мира не стоят одной строчки Псалтири», – т. е. самым великим поэтом был пророк Давид, точнее сказать – Дух Святой, который глаголал через него, как через прекрасный инструмент. «И в Духа Святаго, <…> глаголавшего пророки…»

Отказ от всего, что стоит на пути стяжания благодати,– это и есть нестяжание, т. е. отречение от всего, что накоплено в пространстве душевной жизни, если это препятствует обретению полноты жизни духовной.

Всё, что стяжали до монастыря, всё принести и бросить к ногам Христа…

Архимандрит Рафаил (Карелин), в своей статье, которая так и называется «Блажени нищии духом», пишет: «Нищий духом – <…> отказывается не только от мира, но и от образов мира в своей душе, от помыслов, колеблющих его ум.

<…> Нищий духом должен отказаться от всего, что возбуждает в душе страсти и явно влечет ко греху, но и от всего того, что не от Бога: от мирского искусства и литературы, от пустых бесед, <…> от всякой ненужной информации. Даже в чтении духовных книг он должен ограничить себя, чтобы не отнять времени и сил у лучшего – у молитвы <…>. 

Быть нищим духом – значит иметь свое сердце свободным для Бога. <…> – значит отречься от всего ради Одного, и в этом Одном получить всё. Но если для внешней, телесной нищеты достаточно однажды раздать свое имущество, то для нищеты духовной необходима постоянная внутренняя борьба со страстными образами мира сего». 

Мы же добавим, что и откровение помыслов – этих зародышей страстей – это тоже форма нестяжания, и одновременно борьба за целомудрие, это тяжелый и часто скорбный труд отказа от своих душевных сокровищ, от своего так называемого здравого смысла: Блажен, иже имет и разбиет младенцы твоя о камень (Пс. 136:9).

Именно в первые годы прихода в обитель особенно важно монаху отсекать свои привязанности, не слушать мирской музыки – эти песни и так еще годами будут звучать в голове, как звучали они в голове преподобной Марии Египетской 17 лет в пустыне, пока не затихли вместе со всеми воспоминаниями. И не послышалась музыка Небесная, и душа ее стала восходить в созерцание… Сколько лет она навыкала греху – столько лет и очищалась от греховных навыков и воспоминаний душа – это закон духовной жизни… Ну да, у нее были идеальные условия для абсолютного нестяжания… Никто из нас таких условий не понесет. 

Думается, даже излишнее настойчивое попечение о своем драгоценном здоровье, сокрушенное печалование о том, что «все здоровье оставлено в монастыре», тоже является нарушением обета нестяжания.​

Наш старец, архимандрит Наум, особенно в последние годы своей жизни постоянно говорил нам о чистоте ума, о том, что весь подвиг монаха состоит в хранении ума от помыслов, что невозможно без непрестанной Иисусовой молитвы эту чистоту стяжать.

«Ищите не состояния, а покаяния», – часто повторял нам наш старец, предостерегая новоначальных от ожидания благодатных состояний, видений и откровений, т. е. от впадения в прелесть. Вот почему неполезно новоначальным, часто ревностным не по разуму, жить в отдельных кельях – хорошо, что такой возможности почти никогда и не бывает поначалу в наших монастырях.

Мы приходим в монастырь уже нагруженные знаниями и впечатлениями, образами мирского искусства, похотью плоти, похотью очей и гордостью житейской… В монашестве и предстоит человеку стряхнуть это все, отбросить как ненужный, отработанный материал, чтобы не вливать вина нового в мехи ветхие. 

И в заключение вновь приведем слова архимандрита Рафаила из его, на наш взгляд, учебной статьи для современных юных монахов «Что такое монашество»: «Апостол Петр говорит Христу: «Вот мы оставили всёи последовали за Тобою» (Мф. 19:27). Экзегеты видят в этих словах самую высокую степень отречения от мира, большую, чем готовность жертвовать собой. Оставить всё – значит оставить свои помыслы, отвергнуть свои суждения, отказаться от своих чувств и желаний, очистить свой ум не только от греховного, но и от всего преходящего. Отвергнуть всё – это больше, чем жить и трудиться ради Христа. Это жить одним Христом. <…> Монашество неразрывно связано с учением о Фаворском свете как вечной Божественной силе, которая животворит и освящает весь мир. Господь назвал благодать живой водой и сказал, что испившие ее сами становятся источником для жаждущего мира (см. Ин. 4:10, 14; 7:37–39). Поэтому сердца молитвенников обращаются в те уста, которыми земля пьет небесную благодать».

Закончим наши размышления о монашеском нестяжании таким выводом – единственное, на стяжание чего мы имеем право, что мы просто обязаны стяжевать – благодать Духа Святого. 

Стяжание благодати Святого Духа – это и есть цель и задача исполнения нами монашеского обета нестяжания.

---

---