О воспитании литургической культуры, или возрастание познания Литургии как Таинства Царства
Доклад игумена Петра (Мажетова), настоятеля Свято-Косьминской пустыни Серовской епархии на круглом столе «Богослужение и молитва как средоточие жизни монашеского братства» (Воскресенский Новодевичий женский монастырь Санкт-Петербурга, 24–25 июля 2019 года)
Для начала я хотел бы предложить ответить на вопрос: чем отличается драматургия от литургии. Проще – чем отличается театр, театральная постановка от Литургии, Божественной Евхаристии. Представим себе – человек покупает билет, вероятно, заплатив значительную сумму, приходит в театр. Он надеется, что сейчас перед ним предстанет серьезная драма, актеры будут не просто играть, а жить в своей роли, проживать на сцене некую проблему. Он же станет созерцать сценическое действие, которое совершают актеры. В театральном зале одни – зрители, другие – действующие лица.
Можно сказать, что на Литургии происходит нечто подобное. Благочестивый мирянин приходит в церковь, покупает свечу, заказывает требы. Предположим, что в храме совершается праздничное богослужение, и он предвкушает, что сейчас увидит яркие облачения, услышит прекрасные песнопения, будет наблюдать за неким разворачивающимся сюжетом, который стараются до него донести певчие, чтецы, священник – в молитве, в возгласах раскрывающий смысл происходящего, диакон, от всей души произносящий ектеньи... Но на самом деле здесь возникает совсем иное. На самом деле, когда христианин приходит в храм, – всё уже сделал Христос. Он искупил нас Своей Кровью, жертвуя Собою, взошел на Голгофу, разорвал узы греха, воскрес и наше естество поднял на небеса.
Можно сказать, что в храме как раз Он является зрителем, а мы, люди, входящие в храм, – действующими лицами. На нас Господь от алтаря взирает и смотрит, как мы проявим свою молитву, свое усердие. Вот в этом отчасти приоткрывается смысл богослужения, смысл Литургии и отличие ее от театральной постановки.
Второй вопрос: чем отличается православное богослужение от богослужения, допустим, протестантов самых «классических» деноминаций. Протестанты приходят в свои молитвенные дома вспоминать о Боге, о Христе. Они читают Евангелие, благочестиво рассуждают о христианских истинах, евангельской нравственности – они вспоминаютХриста.
Православная же Литургия – это явление Самого Христа, в этом ее принципиальное отличие. Мы, приходя на богослужение, не просто вспоминаем о Боге, – мы входим в общение с Ним, соприкасаемся, погружаемся в Божественный мир.
Ну, и наконец, третье: отличие монашеской Литургии от Литургии на мирском приходе. Конечно, по большому счету, нет никакого различия. Но мы здесь говорим о молитве, о молитвенном раскрытии Литургии.
Мне вспоминается высказывание одного афонского старца: монах в келье приносит себя в жертву Христу, а когда приходит в храм, то там Христос приносит Себя в жертву монаху. Происходит некое взаимное проникновение. Сначала монах понуждает себя открыться Христу, отдается Ему в молитве, а когда приходит на Литургию, то сердцем постигает жертву Христа, посвященную ему самому. Вот это взаимное проникновение, такая духовная инверсия – явление очень важное для нас, монашествующих.
Почему именно монахи становятся молитвенниками? Почему часто к монаху Господь ближе, лучше его слышит? (Хотя, конечно, и люди, живущие в миру, могут погружаться в молитву и испытывать близость к Богу.) Напомню, как Серафим Саровский отзывался о монахах – он их называл сиротами. Рдействительно, монах – это сирота. Единственный, Кто для него является и отцом, и матерью… – это Христос. Рвот на Литургии монашествующий действительно имеет такую блаженную участь – почувствовать прикосновение Христа. Но для этого как раз нужно вспомнить главное монашеское правило: келейно монах приносит себя в жертву для того, чтобы почувствовать, как в жертву ему приносит Себя Христос.
Здесь я хотел бы обратить внимание на пять аспектов, касающихся монашеской жертвы, жертвоприношения. Рна тот интересный факт, что они созвучны Заповедям Блаженства.
Вспомним апостола Петра в пору, когда он был еще только учеником Христовым. Он воскликнул ничтоже сумняся при своих собратьях: все отрекутся, я один не отрекусь! Причем не постеснялся это сказать в присутствии всех. Но прошло буквально несколько часов, и он испугался вопросов служанки.
Р’СЃРїРѕРјРЅРёРј, РІ какой момент Петр отрекся РѕС‚ Христа: РєРѕРіРґР° Христа допрашивали, били РїРѕ лицу, издевались, – Петр, как написано РІ Евангелии, сидел Рё грелся Сѓ костра, общаясь СЃ людьми. РћРЅ как Р±С‹ погрузился РІ некую душевную расслабленность, РІ то время РєРѕРіРґР° Христос РІРѕСЃС…РѕРґРёР» РЅР° Голгофу. Рто противоречие, противоположность чувств сделали СЃРІРѕРµ дело – РЅРµ позволили ему пойти Р·Р° Христом. Петр РЅРµ СЃРјРѕРі принести себя РІ жертву, РѕРЅ РІ этот момент был РІ РґСЂСѓРіРѕРј настроении, РІ душевной расслабленности. Р’РѕС‚ здесь как раз стоит обратить внимание РЅР° пять аспектов понятия жертвоприношения.
Первое: монах прежде всего должен иметь право на то, чтобы принести себя в жертву – как бы право войти в храм такого священноделания. Блаженны нищие духом, яко тех есть Царство Небесное… блаженны плачущие, блаженны кроткие... По сути дела, монах в течение дня своим монастырским служением, своим смирением, послушанием, отсечением воли – уготавливает себя на право келейно начать приносить себя в жертву Христу. Первые три заповеди раскрывают начало восхождения к этому деланию.
Второе: мало иметь право на такое делание, надо еще, как бы это парадоксально ни звучало, – возжелать этого. Блаженны алчущие и жаждущие правды. Что значит желать? С одной стороны, невозможно приходить ко Христу будучи «сытым» сердцем, так что сердце ничего не хочет.
С другой стороны, редко можно увидеть человека, который «голоден» сердцем, – он всегда чем-то успокоен, чем-то пресыщен – жизненным, бытовым, может быть, душевным. Очень важно действительно иметь сердце голодным. Не позволять себе на что-то так сильно «западать», чтобы когда ты придешь в келью, твое сердце было пресыщено неким жизненным, земным счастьем. Т
ы можешь быть пресыщен общением с братьями, или испытывать чувство радости от успешного выполнения послушания, – всё это естественно и невинно, но в то же время это мешает быть именно алчущим – голодным сердцем. В это время для монаха очень важно не отдаваться полностью монастырским радостям, скажем так. Нужно себя удерживать и, образно говоря, не допивать стакан до конца. Монашеская жизнь в этом отношении не должна быть пресыщена радостью в течение дня, монах должен хотя бы немного оставлять на келейное алкание.
Третий пункт исходит из второго – желание порождает способность. Когда человек пресыщен монастырскими послушаниями – в самом хорошем смысле слова, пресыщен радостями монастырской жизни, то он вдруг неожиданно ощущает, что ему трудно молиться: он устал, ноги болят и т.п. Почему? Потому что он не испытывает жажды и, соответственно, пропадают силы, чтобы напрягаться в поклонах, во внимательной молитве. Конечно, здесь очень важно сохранять, более или менее, физическую способность к монашескому молитвенному правилу. Когда человек очень много посвящает себя работе, безудержно отдается послушанию, то на молитву ему не хватает не только душевных сил, но и физических. Здесь мы вернемся к понятию алчущие и жаждущие правды: нужно быть способным алкать, жаждать Божественной правды, именно Самого Христа в молитве.
Четвертый РїСѓРЅРєС‚ – это понимание молитвы, понимание, как РІ молитве принести себя РІ жертву. РўСѓС‚, наверное, РЅРµ стоит РјРЅРѕРіРѕ говорить; РїРѕ святым отцам, самое главное РІ молитве – это внимание, способность молиться без помыслов, без мечтаний, без фантазий. Очень важно понуждать себя молиться без помыслов. Как РіРѕРІРѕСЂРёС‚ РѕР± этом Роанн Лествичник, – заключать СѓРј РІ слова молитвы. Здесь раскрывается еще РѕРґРЅР° Заповедь Блаженства – блаженны чистые сердцем, – РєРѕРіРґР° РјС‹ понуждаемся Рє чистоте сердца. Сердце ничем РЅРµ переполнено, никакими желаниями, РѕРЅРѕ чисто, как белый лист.
Рнаконец, пятый момент жертвоприношения себя Богу – это решимость. Где-то в глубине моей души, в глубине моего «я» Бог разговаривает со мною и задает мне вопрос такой же, какой задавал апостолам: Чашу, которую Я пью, будешь пить? Крещением, каким Я крещаюсь, будешь креститься? (ср. Мк. 10:38)
Каждому РёР· нас, монашествующих, РІ СЃРІРѕРµ время Господь задал РІРѕРїСЂРѕСЃ, Рё РјС‹ откликнулись: будем креститься, имамы пить Чашу. Р’ глубине души, непостижимо для СѓРјР°, Р° только лишь чувством сердца Господь, беседуя СЃ нами, зовет нас Р·Р° РЎРѕР±РѕСЋ. Рта решимость неизбежно РІРѕР·РІРѕРґРёС‚ нас РЅР° вершину Заповедей Блаженства, Рё человек начинает для себя приоткрывать, кто такие блаженны миротворцы, СЏРєРѕ тии сынове Божии нарекутся, – именно постигающие РјРёСЂ РІРѕРєСЂСѓРі себя, внутри себя.
Далее, естественно, что РєРѕРіРґР° человек начинает погружаться РІ молитву, испытывать чувство близости СЃ Богом, РѕРЅ приобретает внутреннюю решимость быть изгнанным правды ради, испытать поношения РѕС‚ ближнего. Рменно этот момент позволяет должным образом раскрыть для себя Таинство Евхаристии.
Простой пример: человек встречает тебя и говорит с большим чувством: «Здравствуй, друг!» А ты ему: «Здрасьте…» – неадекватно легко. Он тебе от всей души сказал «Здравствуй!», а ты ему просто «здрасьте». Вот так же можно сказать, что Литургия – это жертвенная любовь Христа, которая направлена к человеку, а человек к этому не готов. Он не готов так же ответить с любовью: Здравствуй, Господи! У него слишком холодное сердце, слишком рассеянный ум; можно сказать – он переполнен душевными радостями, он не может ответить с адекватным напряжением души: «Господи, я Тебя люблю!», так же, как Господь признается в любви человеку.
В завершение хочу обратить внимание еще на один момент и предложить такой образ. Одно время мне приходилось общаться с воспитанниками интерната, и я видел, как они обращаются к старшим. Они в каждом старшем видят отца, мать – хотят увидеть своего родителя. А настоящий родитель приходит раз в месяц, в лучшем случае, раз в неделю… Так вот люди в большинстве своем относятся ко Христу, как родители к своему ребенку, оставленному в интернате: раз в месяц приходят в храм, и то с какими-то просьбами, в то время как Бог действительно жаждет видеть их каждый день, каждый час…
Я раскрываю, можно сказать, общее отношение мира сего к богослужению. Мы, монашествующие, в этом отношении должны жить по-другому. У нас не должно быть формата «интернатских» отношений со Христом. Мы в этом отношении друг другу – ближние, домашние, ближайшие родственники. Каждый день, может быть, дерзну сказать, – каждый час мы имеем близость с Богом, у нас нет понятия «приду через неделю», мы в этом смысле должны быть как любящая мать и любящее ее дитя – постоянно вместе.
Рпоследний штрих: Сѓ нас РІ монастыре РІ прошлом РіРѕРґСѓ произошел такой случай: РІ конце августа зацвел РєСѓСЃС‚ сирени. Оказалось, что весной были заморозки, Рё некоторые кусты сирени подмерзли. Рљ августу РѕРЅРё как Р±С‹ «отошли» Рё зацвели. Рэтот момент меня как игумена почему-то СѓСЃРїРѕРєРѕРёР»: если создать РІ монастыре должное устроение, должные отношения РґСЂСѓРі СЃ РґСЂСѓРіРѕРј, то любой РєСѓСЃС‚, РїРѕРґ названием человеческая душа, любой твой брат – зацветет, пусть, может быть, РЅРµ сразу, РЅРµ РІСЃРµ вместе, РЅРѕ каждый зацветет РІ СЃРІРѕРµ время. Ртому Рё должна способствовать РІРѕС‚ эта СЃРІСЏР·СЊ: монастырская жизнь – келейное правило – Рё Божественная литургия.