Продолжаем публикацию материалов, посвященных памяти преподобномученицы Елисаветы, святой покровительницы нашей обители, во имя которой освящен придел храма преподобного Стефана. Будучи духовной дочерью старцев Зосимовой пустыни, история которой тесно связана с нашим монастырем, матушка Елисавета не оставила своим небесным покровительством и возрожденную Махрищскую обитель.

10/23 февраля 1909 года  - день основания Марфо-Мариинской Обители милосердия.

В октябре 1907 года великой княгиней Елисаветой был устроен лазарет для увечных воинов Русско-японской войны на купленном ею земельном участке на Большой Ордынке в Москве. Но это не вполне удовлетворило ее и не ответило полностью потребностям ее ума и сердца, и она напряженно искала то дело, которое бы заняло ее целиком. И нашла его в проекте Марфо-Мариинской обители, не совсем монастыре и не совсем сестричестве.

Работавшие вместе с великой княгиней в Большом Кремлевском дворце на складе по сбору пожертвований в помощь раненым и нуждающимся, стали замечать происходящую в ней перемену: «она стала живее интересоваться делами склада, взгляд ее стал не таким напряженным и далеким от жизни, как будто она нашла какой-то интерес и какую-то цель в жизни. (...) Великая княгиня надеялась осуществить свою мечту путем соединения самоотверженного служения ближним с духовной созерцательной жизнью. Община должна была называться Марфо-Мариинская Обитель милосердия в память святых сестер Марфы и Марии, которые должны были служить примером и вдохновлять сестер. Приготовления и хлопоты по осуществлению этого проекта отвлекли Елисавету Федоровну от мрачных мыслей. Она как бы проснулась к жизни, стала живо всем интересоваться и руководила всеми работами. Неожиданно она проявила большой деловой ум и распорядительность. При общине устраивались лазарет для тяжелораненых, больница на 15 коек, амбулатория, аптека. Расходов она не жалела, и когда ей докладывали, что не хватит денег, она неизменно отвечала: «У меня еще есть драгоценности».

В 1908 году великая княгиня стала усиленно трудиться над уставом будущей обители; проекты были поданы от нескольких лиц. Больше всего пришелся по душе Елисавете Федоровне устав, написанный протоиереем Митрофаном Сребрянским, служившим в г. Орле настоятелем Покровского храма драгунского Черниговского полка, шефом которого была великая княгиня. Она пригласила о. Митрофана для служения в начинающую свою жизнь обитель.

Отец Митрофан долго отказывался от этого предложения, так как любил свой Орловский приход и жалел паству, которая также ни за что не желала расставаться со своим духовным отцом. Только явное неоднократное указание промысла Божия ( у него стала отниматься правая рука и он не мог служить) заставили протоиерея Митрофана переменить решение и принять приглашение великой княгини, после чего рука его полностью исцелилась.

После этого, желая получить благословение от старцев, он поехал в Зосимову пустынь, где встретился со схииеромонахом Алексием и другими старцами и поведал им о своих сомнениях, не будет ли дело, которое он на себя берет, свыше его сил. Старцы благословили его браться за дело.

Впоследствии о.Митрофан стал духовником великой княгини Елисаветы и всех сестер обители. Благодаря ему матушка Елисавета посетила Зосимову пустынь и обрела духовных наставников в лице преподобных Алексея и Германа Зосимовских. Неоднократно приезжал в Обитель на Ордынку и другой известный старец — схиархимандрит Гавриил. Почти каждый год Елисавета Феодоровна вместе с инокиней Варварой ездила к нему в Спасо-Елизаровскую пустынь.

Марфо-Мариинская обитель милосердия не была монастырем в буквальном смысле. Право на монашескую жизнь, считала Елисавета Феодоровна, нужно заслужить. Она избрала служение праведных жен Марфы и Марии. В Обители предполагалось два главных делания: помощь ближнему, чем славилась Марфа, и очищение души молитвой, в чем отличилась ее сестра Мария.

«…Люди, страдающие от нищеты и испытывающие все чаще и чаще физические и моральные страдания, должны получить хотя бы немного христианской любви и милосердия — это меня всегда волновало, а теперь стало целью моей жизни… Я должна быть сильной, чтобы их утешать, ободрять своим примером», — напишет Елисавета Феодоровна в письме к А. Н. Нарышкиной от 20 января 1909 года. 

Сестры Обители трудились в больнице, приюте, храме, посещали дома страждущих. Не только обитатели Хитровки, но и вся беднота Москвы хорошо знала Великую княгиню. Елисавета Феодоровна призывала взращивать в себе любовь, угождая ближнему. «Любовь друг к другу делает нас непорочными», — часто повторяла она слова святителя Иоанна Златоуста.

Хотя подвижничество Елисаветы Феодоровны было скрыто, сам образ ее — участливый взгляд, сердечное слово и добрая улыбка — вызывали всеобщее уважение и любовь к ней. Говорили, что, где бы она ни появлялась, в воздухе распространялось нежное благоухание лилий. В Обители, а потом и во всей Москве стали называть ее Великой Матушкой.

Не требуя от сестер никакой аскезы, сама настоятельница трудилась неустанно. Никто не видел ее утомленной или унывающей. Неизвестно, сколько времени она спала. Днем разбирала письма и ассистировала на операциях, ночью утешала тяжелобольных и читала Псалтырь в часовне-покойницкой. Сама же она отнюдь не считала, что совершает какой-то подвиг или перетруждается.

Вот что писала сама Елисавета Феодоровна в письме к императору-страстотерпцу Николаю II:

«Некоторые добросердечные хлопуны из тех, что без дела слоняются вокруг меня, боятся, как бы я не изнурила себя такой жизнью и не надорвала здоровье: я недоедаю, недосыпаю... Но послушай, дорогой, это вовсе не так. Я сплю свои 8 часов, ем с удовольствием, физически чувствую себя удивительно, здоровой и сильной (небольшая простуда, ревматические боли или подагра, от которой страдали все в нашей семье, — от них никуда не денешься). Ты знаешь, у меня никогда не было румяных щек, и всякое глубокое чувство тотчас отражается на моем лице, так что в церкви я часто выгляжу бледной, ведь я, как и вы с Аликс, люблю церковную службу и знаю, какую она доставляет глубокую радость. Я хочу, чтобы вы оба знали то, о чем я уже много раз говорила и писала: я совершенно покойна, а совершенный покой — это совершенное счастье. Мой дорогой Сергей почиет в Бозе со многими, кого он любил, с теми, кто ушел туда к нему, а мне Господь дал прекрасную работу на этой земле. Исполню ли я ее хорошо или плохо, один Он ведает, но я буду стараться изо всех сил, и я влагаю свою руку в Его и иду, не страшась тех крестов и нападок, которые приуготовил для меня этот мир, — мало-помалу моя жизнь повернула на этот путь. Это не минутная фантазия, и никакое разочарование меня не ждет: я могу быть разочарована в самой себе, но у меня и нет никаких иллюзий, и я не возражаю, будто я не такая, как все. Я хочу работать для Бога и в Боге, для страждущего человечества, а в старости, когда мое тело уже не сможет трудиться, я надеюсь, Господь даст мне покой и молитву — о деле, мною начатом. И тогда я уйду из деятельной жизни и буду готовить себя для того большого дома. Но пока у меня есть здоровье и силы, а кругом столько несчастья, и шаги Христа-кормчего слышны посреди страждущих, и в них мы помогаем Ему. Все очень добры и полны желания помочь, но многие думают, что я взялась за дело, превосходящее мои возможности, — в действительности это не так, я крепка телом и духом и глубоко и абсолютно счастлива в вере...»

Однако это письмо не убедило императора Николая и его супругу, что великая княгиня сделала правильный выбор и не находится в прелести, что чрезвычайно ее огорчило. Желая развеять домыслы и заблуждения, она снова написала императору, стараясь ответить на всего его недоумения. «Ты пишешь о духе прелести, в которую, увы, можно впасть и о которой мы часто говорили с Сержем. По характеру я слишком спокойный человек, чтобы  меня могло увести в этом направлении, но все-таки надо быть настороже, ведь лукавый подкрадывается, когда меньше всего ждешь. (…)

Ты не можешь согласиться с такими «большими переменами в жизни», но пойми – для меня это никакой не переход, это мало-помалу росло, а теперь обрело форму. Очень многие из тех, кто знал меня всю жизнь и знает сейчас, вовсе не удивились, а сочли это продолжением того, что началось раньше, и я сама поняла это так. Я была поражена, когда разразилась целая буря: меня пытались удержать, запугать трудностями, и все это с такой любовью и добротой – и с полным непониманием моего характера. Ты пишешь: «Все-таки нахожу, что та еще больше могла бы делать добра в прежнем положении». Я не могу сказать, прав ли ты, а я заблуждаюсь, - жизнь и время покажут. И, конечно же, я недостойна той безмерной радости, какую мне дает Господь – трудиться на этой стезе, но буду, и Он, Кто есть одна любовь, простит мои ошибки, ведь Он видит, как я хочу служить Ему и тому, что Его. В моей жизни было столько радости, в скорби – столько безграничного утешения, что я жажду хоть немного уделить другим». (…)

Очень боюсь, ты подумаешь, что я гордая, самодовольная и чуть не лопаюсь от сознания, что делаю нечто великое. О, если бы ты лучше меня знал… Я знаю, Аликс воображает, что я позволяю называть себя святой. (…) Я – подумать только! Да что я такое? Ничем не лучше, а то и хуже других. Если кто-то говорит глупости и преувеличивает, то чем я виновата? Ведь в лицо мне этого не говорят – знают, что я ненавижу лесть, как опасный яд. Я ничего не могу поделать с тем, что меня любят, но ведь и я люблю людей, и они это чувствуют. Я делаю для них что могу и в ответ получаю благодарность, хотя и не должна на это рассчитывать. Ни одной минуты я не думаю, что совершаю подвиг; это радость, я не вижу и не чувствую скорбей по безмерной милости Божией, которую я и всегда ощущала. Я жажду отблагодарить Его. (…)

Ну, а свои старые обязанности я тоже не оставляю – комитеты и все мои прежние дела остались. Это всегда было на мне, и только со смертью Сержа приемы, ужины и т.п. кончились и никогда больше не возобновятся. (…)

Прости мое немыслимо длинное письмо, пожалуйста, прочти его вместе с Аликс, и если вы еще что-нибудь захотите узнать или найдете, что я в чем-то заблуждаюсь, буду очень признательна за советы или замечания. Простите меня оба. Увы, я знаю и чувствую, что огорчаю вас, и, может быть, вы не совсем меня понимаете, пожалуйста, простите и потерпите меня. Простите мои ошибки, простите, что живу не так, как вам, может статься, хотелось бы, простите, что не смогу часто приезжать из-за своих теперешних обязанностей. Просто от доброго сердца простите и от всей христианской души помолитесь обо мне и моем деле».

К ней шли, как к родной матери: нищие — за деньгами, калеки и больные — за медицинской помощью, павшие духом — за надеждой.

Из воспоминаний монахини Надежды (Бреннер), одной из последних сестер Обители: «Один лик — посмотрел только и видишь — с неба спустился человек. Ровность, такая ровность, и даже нежность; можно сказать — от нее живой свет расходится по миру и мир существует. Иначе задохнуться можно, если жить жизнью этого мира. Где они, эти люди? Нету их, нету. Мир недостоин этих людей. Это небо и земля — эти люди в сравнении с мирскими. Они уже при жизни оставили этот мир и были в ином. Около них побудешь — как будто воздухом вечности подышал. Рядом с ней все менялось, чувства другие, все другое… Ангел земной, человек небесный! Сколько ласки, кротости в каждом слове!…»

Она не совершала видимых чудес, но те, кто с ней встречался, рассказывали об особой благодатной и целительной силе, которая исходила от Матушки. Душевным теплом и любовью согревала она каждого заглянувшего в Марфо-Мариинскую обитель. Об этом писали священники, фронтовики, жены и вдовы фронтовиков.

Из книги игумена Серафима (Кузнецова) «Мученики христианского долга»: «Приведу хотя один из многих примеров, как эта великая женщина относилась к больным. Привезли в ее больницу жену одного из фабричных рабочих, человека совершенно неверующего и враждебно настроенного вообще к царствующему дому, в частности и к Великой княгине… Муж навещал свою больную жену и нередко бывал около нее часами, а когда она была тяжко больна, то иногда находился и до поздних часов ночи. При своих посещениях… он особенно обратил свое внимание на одну сестру, которая с сострадательным материнским участливым вниманием относилась к больным и к его тяжко больной жене. То она поправит подушку, то подаст воды, то погладит голову и руки, то подаст лекарство, какие-либо лакомства, то сядет к больной на кровать и ласковым словом ободряет больную в терпении. Тяжко больным предлагает исповедоваться и приобщиться Святых Христовых Таин; так было предложено и его жене, которая изъявила свое согласие. Но, видимо, болезнь его жены была роковая, и ей суждено Богом перейти в загробную жизнь.

Затем эта же сестра, при помощи пришедших сестер, обмывает умершую, одевает, и служится первая панихида о упокоении новопреставленной. Все это так поразило мужа умершей, что невольно его грубое сердце растопилось как воск. Глаза, с детства не плакавшие, выронили слезу. Ему казалось, что родная мать не могла оказать такое внимание к его жене, какое оказала эта особенная сестра. Он спросил, как зовут эту сестру, и когда ему сказали, что это Великая княгиня, то он не выдержал, зарыдал как дитя…»

Обитель благословением Божиим, смирением и трудами настоятельницы, духовника обители отца Митрофана и сестер с успехом расширялась и развивалась.
В 1914 г. в ней было уже 97 сестер., она имела больницу на 22 кровати, амбулаторию для бедных, приют для 18 девочек-сирот, воскресную школу для девушек и женщин, работавших на фабрике, в которой обучалось 75 человек, библиотеку в две тысячи томов, столовую для бедных женщин, обремененных семьей и трудящихся на поденной работе, кружок детей и взрослых "Детская лепта", занимающийся рукоделием для бедных.

Источники: "Житие прмц.вел.кн.Елисаветы Федоровны" архимандрит Дамаскин Орловский,сайт Марфо-Мариинской Обители Милосердия