---

Доклад игумении Елисаветы (Сысун), настоятельницы Введенского митрополичьего женского монастыря в д. Богуши, на заседании монашеской секции «Монастыри и монашество: опыт преподобных Оптинских старцев в условиях современности» Десятых Белорусских Рождественских чтений (Жировичский монастырь, 26 ноября 2024 года).

---

Ваше Высокопреосвященство, Преосвященства, дорогие отцы и матушки!

При подготовке этого доклада, помня слова старца Макария Оптинского, обращенные к духовным чадам, ― «нахожу для вас вредным давать другим советы» ― моей спутницей была мысль, что, поручая это послушание, мне хотят помочь задуматься о нынешнем моем духовном устроении, сверить его с писаниями оптинских старцев, стряхнуть с души своей сон лености. Зачитывая то, что из этого получилось, в собрании митрополита, епископов, которые знают монашескую жизнь не понаслышке, духовно-опытных отцов и матерей, не буду беспокоиться и смущаться, надеясь, что в случае необходимости мне укажут на ошибки и заблуждения.

Впервые переступив порог храма, будущая монахиня подумала: зачем заниматься частностями, если есть основное, главное, «единое на потребу», если есть Бог, то задача всей жизни ― прийти к Нему.

Монашество и есть этот путь к Богу, путь возвращения блудного сына в Отеческий дом, и он отнюдь не усеян цветами. Это путь умирания. Умирания ветхого человека, чтоб родился новый. Как сказал Святейший Патриарх Кирилл на собрании игуменов и игумений в 2023 году, «мы вышли из мира именно для того, чтобы стать новыми вместо ветхих…»

После пострига к новопостриженной подошел знакомый и сказал ей: «Я даже не знаю, с чем тебя поздравлять, ведь сейчас я присутствовал на похоронах». Даже для человека, еще далекого от Церкви, это кажется очевидным. Но для завершения начатого постригом процесса ― смерти ветхого и рождения нового человека ― может потребоваться целая жизнь. Рождение это происходит через скорби, искушения, болезни. Митрополит Вениамин, однажды обращаясь к новопостриженным монахиням, сказал: «То, что дает вам сейчас Господь ― это предваряющая благодать, которая будет помогать на монашеском пути, на котором будет очень трудно временами, невыносимо трудно». И с этим нельзя не согласиться. Как бы настойчиво мы не сторонились креста, нам не избежать его, в том числе и креста собственных страстей. Прп. Исаак Сирин пишет: «Путь Божий есть ежедневный крест, и стезя его от века и от родов крестом и смертью пролагается».

«Встретишь и скорби, но они неминуемы на пути спасения; а врачевания противу оных в смирении», «…труд страстей своих немалый есть подвиг». «Духовная жизнь не в том только состоит, чтобы наслаждаться миром и утешением, но и крест духовный…», ― прп. Макарий Оптинский.

Надо просто согласиться с тем, что на протяжении всей нашей жизни мы должны будем терпеть боль греховных уязвлений, мучиться ими, звать на помощь Того, Кто Один способен нас защитить. «…Каждый день и каждый час требуется от нас опыт любви нашей к Богу в борьбе и подвиге против искушений…, а кто хочет отвратиться или уклониться от этого, бывает добычей волков», ― пишет прп. Макарий Великий.

Да, это, как нам кажется, совсем неутешительная перспектива. Конечно, так пронзительно хочется свободы от греха, но ведь из-за отсутствия смирения мы не умеем пользоваться ею, свобода надмевает, делает из нас «высших существ», способных вершить суд над окружающими. Прп. Иоанну Колову после умаления в нем страстей было сказано одним из старцев: «Пойди умоли Бога, чтоб страсти вернулись к тебе».

«Мы хотим видеть себя чистыми перед Богом по примеру фарисея, а не грешными, как мытарь», ― пишет прп. Макарий Оптинский.

Скорби, искушения ― неизбежные спутники нашей жизни, это не препятствие на пути, это сам путь. Через боль скорбей душа постепенно, незаметно для нее самой начинает выздоравливать, а это значит смиряться. Грех болит, он мучает душу и только смирившись, только признав свою вину, буквально погрузившись в эту виновность, мы получаем освобождение от боли.

Одна монахиня рассказывала: «Гордость внутри кипела как раскаленное олово, я умоляла Бога дать мне правильный помысл, чтоб я смогла смириться. Боль самолюбия была такой сильной, что буквально заставляла меня искать смирения как обезболивающего средства». То, что грех так ранит душу, ― это просто милость Божия. Если, хотя бы однажды, кто-то испытал целительное свойство смирения, которое всегда идет рука об руку с самоукорением, тот будет понуждать себя искать его в каждой ситуации. Но это нелегко, мы у собственного самолюбия буквально на коротком поводке. Оно стало нашей природой, и резать приходится по живому. Борьба с ним иногда кажется почти невозможной, если мы пытаемся бороться сами. Но мы можем принести нашу немощь к ногам Христа и умолять о помощи. Надо полюбить это состояние виновности перед Богом, эту болезненность души о своей никудышности, эту духовную нищету и предельную беззащитность. И как ни удивительно, но этой покаянной боли сопутствует утешение как надежда на милующего Бога. «При умножении скорбей моих в сердце моем, утешения Твои услаждают душу мою». Хорошо бы это понять и не шарахаться из стороны в сторону в поисках легких «обходных путей». Но мы не хотим горького, мы любим сладкое и умудряемся перенести наше сластолюбие на духовную жизнь. Ах, как заманчиво звучит совет предпочесть суровому и утомительному пути легкий, как хочется просто впустить в себя Христа и, не борясь со своим внутренним злом, любить Его. Но это желание, этот наш горячий порыв словно остужают слова святых: «Нет способа возбудиться в душе Божественной любви, …если она не препобедила страстей».

«Любовь к Богу предваряет страх Божий». Гнев Божий приходит на того, кто, «оставя делание терпения досады креста, возмечтал в уме своем славу креста». Эти слова прп. Исаака Сирина звучат как предостережение.

Если все внутри занято самостью, если самолюбие пропитало каждую клеточку нашего духовного и телесного состава, где Богу Любви поместиться в нас? Всеми нашими чувствами, мыслями, действиями заправляет эгоизм, а страсти ― это обслуживающий персонал, напрямую связанный с ним и работающий на него. Когда твой сосуд наполнен грязью, а тебе захотелось положить туда что-то многоценное, то сначала нужно опустошить емкость, очистить ее, чтобы поместить туда вожделеваемое тобою. Чтобы открыть душу для любви Божьей, нужно сначала освободиться от любви к себе.

Может быть, людям чистым и простым (если таковые имеются), этот совет о выборе легкого пути будет полезен, но тем, кто усложнен, испорчен миром (в понимании прп. Исаака Сирина «мiр» как совокупность страстей) этот совет может быть даже опасен, потому что мы склонны выдавать желаемое за действительное, и есть духовные сущности, готовые нам в этом помочь.

Мы с радостью будем жить в иллюзии, что мы духовно здоровы, будучи безнадежно больны. И болезнь эта – гордость, и приобрести она может такие формы, что ни сам носитель, ни окружающие его люди не смогут ее заметить, а значит, не смогут помочь. Это очень опасное состояние.

А что если в таком устроении на пороге между жизнью и смертью все то, что мы думали, что имеем, все то, что мы строили, и, как нам казалось, построили, окажется миражем, выдумкой, просто ощущениями? Да разве само настроение, что я уже умею любить Бога и кое-что имею ― молитву благодатную или другие благодатные дары ― не является поводом задуматься и даже по-хорошему испугаться этого? Свт. Игнатий Брянчанинов предупреждает: «Преждевременное стремление к развитию в себе чувства любви к Богу уже есть самообольщение. Оно немедленно устраняет от правильного служения Богу, немедленно вводит в разнообразное заблуждение, оканчивается повреждением и гибелью души». А свт. Иоанн Златоуст поучает: «Ничто столь удобно к гордости не побуждает, как знающая о своих многих заслугах совесть и душа, живущая в уповании на них».

«Кто не почитает себя грешником, того молитва не приемлется Богом», ― учит прп. Исаак Сирин. Не научившись покаянной молитве, мы стремимся к молитве любви: «Истинные ли суть слезы твои, кои должны быть еще слезы страха, а не любви: ибо оной еще далеко отстоиши в страстях обретающися», ― задает справедливый вопрос прп. Макарий Оптинский.

Нигде у оптинских старцев не говорится о беструдном пути ко спасению. Так может лучше все-таки идти путем проверенным, законным, не пытаясь искать и просить того, что неведомыми судами Божьими дается по благодати?

Но нам так хочется радостного православия, бесскорбного монашества, что даже если это невозможно, мы готовы это придумать, сочинить, словно бы забывая слова Христа: «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир».

Смиренную особенность нашей ментальности ― готовность учиться, перенимать опыт, быть учеником ― мы порой превращаем в какую-то нездоровую очарованность, зависимость. Все не свое, заморское, все, что оттуда, где нас нет, кажется нам лучше, возвышенней, правильней. Скромную же и незаметную красоту слов наших старцев, которые всецело опираются на святоотеческий опыт, мы не всегда замечаем, а лучше сказать, не понимаем, «как-то не хватает яркости, высоты переживаний, все про смирение да самоукорение».

Смирение, сдержанность, осторожность проходят через все письма оптинских старцев. Здесь нет описаний высоких молитвенных состояний и сладости пламенеющей в сердце любви к Богу. Невольно вспоминается прп. Иоанн Колов, который однажды молитвенно вздохнул в храме на службе, но, увидев рядом стоящего брата, сказал: «Прости меня, авва! Я еще не обучен монашеским правилам». Отцы скрывали свое делание, избегая каждое мгновение готового приразиться тщеславия.

Речь в письмах Оптинских преподобных отцов всегда идет о немощи человеческой, о самолюбии, являющимся причиной всех искушений и скорбей, и о борьбе с ним посредством смирения и самоукорения. «Тебе желается достигнуть плодов духовных: любви, радости, мира и прочее? – соблюди заповеди, и приидешь в сию меру. А как мы далеко от сего отстоим, то и должны более смиренными вести себя, видя таковую свою нищету».

Кажется, что их советы обращены непосредственно к тебе, от этого старцы становятся очень близкими и родными. Это не небожители какие-то, а живые люди, опытом своей жизни наученные духовной брани, знающие, как ее вести и как преодолевать те или иные искушения. Они почти совсем не говорят о себе, о своем духовном пути. И как это не соответствует духу нынешнего времени, когда все строится на попытке заявить о себе, как-то выделиться, сказать или сделать что-то оригинальное! Вся эта суета коснулась, к сожалению, и монашествующих.

Конечно, мы должны взаимодействовать с миром, должны говорить с молодежью, но нам нужно быть предельно осторожными в своих суждениях, оценках, советах, особенно когда мы выходим в публичное пространство, чтобы своими высказываниями не смутить неокрепшие в вере души. Важно помнить, что в нашей жизни бывают моменты, о которых лучше говорить на исповеди, ведь все мы живые люди, и проживаем разные состояния. Постараемся задумываться о том, для чего мы говорим и «как слово наше отзовется».

«Все наши действия недостаточны, если они не освещаются рассуждением, а рассуждение, ― по слову св. Кассиана Римлянина и св. Петра Дамаскина, ― рождается от смирения, смирение же от скорбей». Если покаянной молитвой, самоукорением мы не понудили очистить свою душу от обиды, то неизбежно где-то, в какой-то момент, она прольется в наших словах, и они могут стать опасны, потому что будут нести энергию греха, и они не будут верны, так как продиктованы болью искушения. Вот, например, что пишет прп. Анатолий Оптинский: «…Самое лучшее средство обрести смирение, это вот что: всякую боль, которая колет гордое сердце, потерпеть. И ждать день и ночь милости от Всемилостивого Спаса. Кто так ждет, непременно получит… эта-то боль, это-то самое горькое острое жало, укалывающее чувствительность сердца, и есть настоящий источник милостей Божиих и смирения».

«При взгляде на нынешний образ жизни монашества, как мы далеко уклонились от того пути, который нам показан в отеческих учениях, ― сердце болезнует!.. довольствуемся одной внешностью, а чтобы подвизаться на страсти, мали и редцы обретаются; и через слабости наши бываем соблазн миру, вместо того, чтобы быть – свет миру» ― пишет старец Макарий в 1860 году, и сейчас эти слова особенно актуальны. Но, не поддаваясь унынию, вспомним и другие очень простые, и утешительные слова: «луг, когда огорожен, то и трава на нем растет хорошо, а вне ограды бывает потоптана и поедена»; «на брани без уязвления не бывает, пали и восставайте, и стойте твердо, опираясь на смирение и любовь».

Благодаря этой брани, мы можем собственными грехами «удобрить» почву нашей души, если растворим их водой смирения и покаяния, тогда эта окаменевшая земля сможет принести удивительный плод, для которого найдется место в Райском саду. Даже боль «демонских стреляний» можно использовать как возможность учиться молиться, потому что мишенью врага является наше сердце, «болевая точка», куда и должно быть направлено внимание при молитве. Ведь и прп. Амвросий говорил, что бесы научили его молиться.

Порой бывает необходимо словно бы встряхнуться, очнуться от забытья, вспомнить ту первую решимость, готовность идти за Христом до конца, мысленно вернуться ко дню пострига, когда ты, хотя бы отчасти, прикоснулся ко всепрощающей Божественной любви. Каждый день мы просим у Бога положить нам начало благое, провести этот день с мыслью, что Он смотрит на нас, а значит, с памятью о Нем. Кто из нас может честно сказать, что ему это всегда удается, что его не захватывает порой житейская суета, а иногда и того хуже ― суета страстей, когда ты, словно совсем не помня о Боге, в каком-то греховном тумане исполняешь как раб повеление той или иной страсти, а источник их гордость, наше непомерное самолюбие.

Важно не позволить греху стать рутиной, повседневным фоном нашей жизни, к которому ты привык и почти не замечаешь, значит и не каешься, особенно это касается т.н. мелких грехов. Нельзя не болеть о своей испорченности, о своей удаленности от Бога. Это может привести к «заиливанию» души, к ее одичанию, душа потеряет вкус ко всему духовному. Трудно представить, до каких размеров мы можем, например, вырастить нашу гордость, постоянно подкармливая ее тщеславием, если не бороться с ним, не обращать на него внимания, а ведь оно преследует нас повсюду. «Смотрите же паче, не закрался бы татский помысел, что вы живете лучше и внимательнее других, и оный так опасен, что, по маковому зерну ложась на сердце, не увидишь, как возрастет до исполинского фарисея и предаст совершенной гордыне».

Евангельские заповеди сводятся к двуединой заповеди о любви к Богу и ближнему. «Жизнодавец совершенство заповедей связал и заключил в двух заповедях, объемлющих собой все прочии, ― в любви к Богу и подобной ей любви к твари, т.е. в любви к образу Божьему». Прп. Исаак Сирин.

Но в таком самолюбивом устроении мы не видим в себе силы любить Бога и ближнего. Когда это осознаешь, опускаются руки, ты не знаешь, за что браться. Начало ― в признании этого печального факта; с этой точки смирения только и можно положить начало благое, реальное, а не желаемое, не выдуманное. Мы можем, прося у Бога помощи, понуждать себя делать шаги в сторону любви. Попытка любить есть там, где есть преодоление себя, есть отказ от своих хотений, где есть хоть малая доля некой жертвы. «Испытуется наше произволение и любовь к Богу ― в борении нашем». Нам не удастся увидеть себя «хорошими», достаточными. Всякое такое ощущение достаточности Господь, желая нас спасти, будет безжалостно рушить, чтобы привести нас в чувство полной безнадежности, ненадеяния на себя, потому что только так мы сможем взыскать ту Надежду, Которая не посрамит. «…Вся наука, вся мудрость жизни заключается в сих словах: «Смирихся, и спасе мя Господь» (Пс.114, 5)».

---

---