---

Доклад игумении Евфросинии (Куракевич), настоятельницы Спасского женского монастыря в г. Кобрине Брестской епархии, на заседании монашеской секции «Монастыри и монашество: опыт преподобных Оптинских старцев в условиях современности» Десятых Белорусских Рождественских чтений (Жировичский монастырь, 26 ноября 2024 года).

---

В наше время, когда Православной Церкви возвращены практически все ранее существовавшие монастыри и основано много новых, подавляющее большинство из которых уже восстановлены и обустроены, нам особенно важно теперь обратить более пристальное внимание на монашеский дух подвижников нашей Матери-Церкви и развивать их традицию в современных условиях, противостоя вызовам и соблазнам сегодняшнего дня.

Существует достаточно устойчивое мнение о том, что монашеская традиция Русской Православной Церкви была прервана, и нам якобы больше ничего не остается, кроме как обратиться к греческим братьям и учиться у них монашескому житию, потому что собственные устои утеряны навсегда.

Безусловно, обращение к традициям других Поместных Православных Церквей во многом оправданно – нет ничего худого в том, чтобы перенимать какой-либо добрый опыт у более преуспевших. Да и в целом монашество имеет своей родиной Православный Восток. Но является ли обращение к греческим собратьям единственным путем возрождения и развития монашеской традиции Русской Православной Церкви? Ведь за тысячу с лишним лет ею накоплен свой, с учетом пережитых многочисленных войн и нашествий, гонений и страданий во многом уникальный опыт, определивший характерные черты нашего русского монашеского наследия.

И одно из выдающихся явлений в этой тысячелетней истории – Оптинское старчество, основоположниками которого стали последователи прп. Паисия Величковского. Сама история его возникновения показывает, что истинная жизнь духа угаснуть и прерваться не может. Здесь можно провести аналогию с законом сохранения энергии – фундаментальным законом природы, который утверждает, что энергия никуда не исчезает и не возникает из ничего; она только переходит от одного тела к другому или превращается из одного вида в другой.

Реформы, начатые Петром Первым и продолженные следующими правителями Российской империи, не лучшим образом отразились на судьбе всех монастырей Русской Православной Церкви. Не стала исключением и Оптинская обитель. Согласно историческим документам в 90-е годы XVIII века там было всего три монаха, и те глубокие старики. Положение стало меняться, когда на монастырь обратило внимание священноначалие, в особенности Калужский архиерей Филарет (Амфитеатров), закончивший свою жизнь митрополитом Киевским. И уже спустя всего лишь 30 лет – по историческим меркам совсем крошечный срок – после того, когда, казалось, монастырь снова будет закрыт, в нем оживает духовная жизнь и расцветает старчество.

Сохранилось такое высказывание упомянутого митрополита Филарета (Амфитеатрова): «Те наставники похвальны, которые приводят не к себе, а к Богу». Этими словами можно сформулировать основное кредо всего Оптинского старчества – не затмевать собою Бога. Все 14 прославленных Церковью Оптинских старцев высшую свою задачу как духовников видели в том, чтобы сделать самих себя ненужными. То есть чтобы их чада, наконец, сами доросли до способности самостоятельной нравственной и духовной оценки происходящего.

По теме молитвы Оптинские старцы сказали многое, сумев охватить своими наставлениями широкий круг вопросов и проблем, с которыми приходится сталкиваться христианину на его молитвенном пути. Вместить всё это в рамки одного доклада достаточно сложно. Поэтому, обозначив фундаментальную основу их учения о молитве, попытаюсь коснуться некоторых аспектов, вне которых, по учению Старцев, невозможно следовать путем молитвенного делания.

Перед тем, как устремиться к высотам духовной жизни и молитвенным состояниям, Старцы считали христианину необходимым в первую очередь возродить в себе совесть, направить усилия на достижение и поддержание мира с ближними, научиться без искажения оценивать свои мысли, слова и поступки в свете Евангелия. Универсальная основа молитвенного пути, по учению Старцев, – смирение. Поэтому многие их поучения, касающиеся молитвы, прямо или косвенно затрагивают тему смирения. И именно поэтому прежде всего Старцы обустраивают до этого «своекоштный» Оптинский монастырь по общежительному уставу, чтобы, по слову Священного Писания, у братии было одно сердце и одна душа (Деян. 4:32). То есть налаживанию духовной жизни обители предшествовала и сопутствовала настройка внешнего уклада.

Насколько там был строгий устав жизни, можно судить по сохранившимся воспоминаниям свт. Игнатия Брянчанинова, бывшего в 1830 году в Оптиной пустыни послушником у старца Льва. Вот лишь краткие выдержки: «Все отличались глубоким смирением. Каждый старался превзойти другого в этом отношении. …Даже взглядом боялись друг друга оскорбить. …Все сохраняли безмолвие. По кельям друг ко другу не ходили. …Новоначальных наставляли не столько словом, сколько своим примером. …О водке и табаке не было и помину. …Больше же всего Старец научал смирению».

Все Оптинские старцы учат, что Бог ждет от человека прежде всего смирения, именно смиренная молитва угодна Богу. Правильное дело и для начинающих, и для средних, и для совершенных есть молитва, очищение помыслов и терпение постигающих нас скорбей. Да и сама молитва без очищения помыслов и без перенесения скорбей совершаться не может [прп. Амвросий]. Дар умной молитвы, по мысли Старцев, надо заслуживать, причем не одной молитвой, но и прочими благими делами, то есть смирение в молитве должно быть дополнено смирением во всей жизни. Прп. Макарий говорит определенно: без добродетелей, порождаемых смирением, молитва не является подлинной. В этом случае она есть лишь маска молитвы, то есть образ, лишенный своего внутреннего содержания. И в этом подходе нет никакого «новаторства». Ещё свт. Иоанн Златоуст утверждал, что молитва есть плод жизни по Евангельским заповедям, а добродетель есть плод молитвы.

Главное, чтобы исполнять правило со смирением и не думать о себе, что «я правило исполняю — и достаточно мне». Я писал к тебе, что хотя ты и будешь исправлять правило, но не будешь нудить себя к терпению, смирению и любви, послушанию и прочим добродетелям, то одни правила не принесут тебе никакой пользы [прп. Макарий].

Приводя свидетельства великих отцов-подвижников, оптинские Старцы убеждали: несвоевременное стремление к высокой, созерцательной жизни чревато прелестью, умоисступлением, а нередко не только душевной, но и физической смертью. Своих чад они стремились направить на борьбу со страстями, коренящимися глубоко в душе, понимая, что преодоление себялюбия, самомнения и других пороков гораздо более тяжелый труд, чем выполнение молитвенного правила. Большинству из нас известен случай, когда брат, выпрашивающий у прп. Леонида благословение на ношение вериг, не смог снести даже пощечины от кузнеца.

Человек может достигать совершенства только при помощи Божией, а это в корне подсекает всякую гордую мысль. Вот несколько цитат из писем прп. Анатолия: «Мы дали тебе лёгенькую-прелёгенькую молитву – всего пять слов. А ты и тут ухитрилась отыскать что-то особенно великое, отличающее тебя от других, то есть то, что, собственно, тебя должно было бы смирить, тем ты в безумии своем думаешь ещё и гордиться». И в другом месте: «Не знаю, какова ты теперь стала на деле, а на словах — просто пророк Илия: затворяет и, по крайней мере, растворяет молитвою небо и сводит [свыше не дождь, а] снег! Чудо чудное! Я, грешный, тридцать лет живущий в пýстыни, никак не могу собраться с силами начать молиться о грехах, а Н. небо отверзает. Увы моему окаянству! Помолись, чтобы Господь отверз мне двери покаяния. Впрочем, и тебе сего желаю!». То есть, по мысли Старцев, главная добродетель молитвы – смиренное прохождение степеней своего несовершенства, а не горделивая демонстрация степеней своего совершенства. Ведь ещё не все Давиды, прочетшие Псалтирь, и не все Дамаскины, прочетшие каноны. Лучше простое, всем нам близкое мытарево моление [прп. Лев]. Не любили Старцы, если кто-то усиленно выражал в словах и поступках внешнее смирение, неискреннее усердие, наигранное благоговение и называли это «химерою».

Как молитва виляет на отношения с людьми, так и отношения с окружающими напрямую влияют на молитву. Тем, кто осуждает других, Иисусова молитва не дается. Поэтому так много внимания Оптинские старцы уделяли вопросам отношений с ближними. В последнее время у нас часто говорится о любви игумена к послушнику, что, безусловно, является очень важной темой. Но, к сожалению, совсем ничего не слышно о любви послушника к игумену. А ведь любовь без смирения не может быть прочна и тверда. Прп. Никон писал: «Если кого любишь, то и смиряешься перед ним. Где любовь, там и смирение, а где злоба – там гордыня». Во взаимоотношениях насельников друг с другом Старцы побуждали иметь уважение и любовь о Господе, соблюдая себя от празднословия и кощунства. Хочу заметить, что уважение здесь стоит на первом месте, предваряя любовь.

Если же не видишь в них любви – отвечал прп. Лев одному из своих учеников, – то это потому, что ты сам в себе любви не имеешь. Покажи прежде сам истинные черты любви, и тогда увидишь, что любовь у них обитает, и к тебе хранится обильно. Такое состояние порождало мнительность, от которой Старцы ограждали своих чад. Тебе кажется, что у тебя послушание более всех, а мне кажется, что у тебя гордости более всех [прп. Анатолий]. Есть немало и таких, которые сплошь да рядом сомневаются в доброжелательстве ближних от меньших до старших. Будь для них кто добр, как Ангел, они и тому не поверят, приискивая и выставляя на вид какие-нибудь малозначащие причины [прп. Амвросий].

Смиренномудрие как фундамент молитвы неотрывно от послушания. Фарисей больше нашего и молился, и постился, но без смирения весь труд его был ничто, а посему ревнуйте наиболее мытареву смирению, которое обычно рождается от послушания, и достаточно вам.[прп. Антоний]. До нас дошел такой случай из жизни прп. Леонида еще в бытность его в Белобережской пустыни. Однажды накануне престольного праздника братия, несшие послушание на клиросе, чем-то недовольные, отказались совершать службу, надеясь этим принудить настоятеля выполнить некоторые их требования. Но настоятель не захотел уступить и, чтобы смирить их, позвал отца Леонида с другим братом пропеть праздничную службу. Преподобный весь день возил с хутора сено. Усталый, покрытый пылью, он только что собирался передохнуть, когда ему передали волю настоятеля. Без всякого ропота отправился он в церковь и вдвоем с товарищем пропел всю всенощную.

Нерадение к молитве чаще всего проявляется в лености, оставлении её под каким-то предлогом, в том числе и под предлогом своей немощи. Однако Старцы предостерегали от таких действий. Дóлжно лень от усталости отличать [прп. Иосиф]. Подыскивание себе оправданий не может успокоить совести, оно только больше расстраивает человека [прп. Никон].

Старцы также беспокоились о том, чтобы люди не оставались в беспечности и не возлагали всю свою надежду на постороннюю молитвенную помощь. Прп. Амвросий делал это в присущей ему манере: «Боже-то поможи, да и сам мужик не лежи». И прибавлял: Вспомни, 12 апостолов просили у Спасителя за жену хананеянку, но Он не услышал их, а сама стала просить – и упросила». Или так писал: «Не будь как докучливая муха, которая иногда без толку около летает, а иногда и кусает, и тем и другим надоедает».

Усилия Старцев были направлены и на то, чтобы инфантильное нежелание самому нести ответственность за свою жизнь и за свои поступки не выдавалось за отсечение своей воли. Когда вы возлагаете на меня свое исправление, то помните мое вам напоминание и послушайте его: без вас я вам не смогу помочь, а тем более без помощи Божией [прп. Макарий]. Прп. Амвросий говорил предельно просто: «Молитвы тому помогают, кто сам себя исправляет». А прп. Иосиф по этому же поводу писал: «Просите молитв о вас, то молюсь, как и о всех. Но сами больше молитесь, не ленитесь. …Не осуждайте никого, всех прощайте. Считайте себя худшими всех на свете и спасены будете. Как можно больше молчите».

Единственный способ собирать свой ум во время молитвы и хранить его более спокойным – это не допускать его блуждать в другое время. Избыток информации ведет к оскудению души. Сиди в своей келии, и та всему доброму тебя научит. А чужие келии всегда учат всякому злу [прп. Анатолий]. Чтобы быть покойной, не ищи ничьей дружбы. …Не прилагайте сердца к суете мирской [прп. Никон]. Не способствуют дóлжному молитвенному настрою и отлучки из монастыря. Старцы их не одобряли: …Хотя иноки и почтены от Господа ангельским образом, но крыльев ангельских им не дано. Может быть и потому, чтобы всякий инок наиболее находился на своем месте и внимал своему спасению, а иначе бы все разлетелись кто куда, так что иного настоятель не скоро бы дождался в обитель [прп. Антоний].

Каким бы трудным не казался путь молитвенного делания, Старцы указывают на необходимость терпения и отмечают, что хоть и не скоро, но придет время, когда дадут результат два фактора развития молитвенности в человеке: опыт и помощь свыше.

Однако опыт необходим не только для стяжания молитвы, но и для её хранения. Необходимо хранить плод молитвы. Он губится, теряется очень часто от празднословия сразу после молитвы и от мечтания, которое есть то же празднословие, но лишь с самим собой [прп. Никон]. До нас также дошел рассказ, когда братия монахи, в ожидании приема у старца Амвросия, разговаривали между собой о нужном и ненужном. А старец, проходя, мимоходом скажет: «Народ! Не разевай рот».

Также Старцы при случае напоминали, что для хранения нужного молитвенного настроя необходимо воздержание в пище («Говорят, что ты большая лакомка! Старайся попроще есть и жить!» [прп. Амвросий]), а также трезвомыслие и воздержанность в отношении похвал («Когда нас хвалят, мы услаждаемся, а при укоризнах падаем духом и расстраиваемся. А надобно бы быть равнодушнее» [прп. Макарий]. А вот что отвечал прп. Амвросий, когда одна из Шамординских сестер сказала: «Вот и вы, батюшка, нас никогда не хвалите». «Да что ж мне вас хвалить, — ответил Старец, — когда вы сами себя хвалите». Он же в другом месте утверждал, что истинный монах не корит и не хвалит.

Старцы учили, что так необходимое для стяжания молитвы милостивное благоволение Божие к иноку привлекают его сердце и уста, благодарящие Бога за всё. Научали видеть вокруг себя поводы для благодарения. Так, одному из братий, получившему прещение от монастырского начальства, прп. Анатолий писал: «А ты благодари, тысячу раз благодари, что вас ограждают от волков, стерегут, бдят за вас. И наказание, какое дадут, принимайте с радостью. Блажен, его же накажеши, Господи!».

Храните себя во смирении, а не увлекайтесь мнением [прп. Макарий]. Безусловно, это касается и нас, игуменов и игумений. Характерен такой пример. Один настоятель беседовал с прп. Львом о своей братии и между прочим сказал: «У меня такой-то брат примерно живет». Старец Лев при этом вскочил со своего стульчика, бросил свое вязание и сотворил на себе большое крестное знамение, ударяя с силою в чело, грудь и оба плеча. «Господи Боже мой! – воскликнул он. – Сколько безумной гордости в малых словах! «У меня!», «У меня!». А что есть у тебя своего? Одни грехи, одно твое бессмысленное тщеславие. Монастырь не твой – преподобного; братия пришли не к тебе – ко Христу, Господу своему, чая спасения от Него. …Хотя бы ты сказал: наша братия находят, что такой-то живет так-то. А ты говоришь: у меня! Господствовать хочешь над братией? …Да знаешь ли, за что братия соблазнялась на меня в Белых Берегах? Не за чванство мое, а напротив, за то, что я держал себя пред ними слишком просто, что ездил в Брянск в простой телеге, сам иногда управляя лошадью. А им, как и тебе, хотелось, чтобы настоятель походил на барина. …Из них и вышли подобные тебе, а на пользу ли душе было их начальство? Нет брат, доброго настоятеля из барина не будет. Следовало бы тебе подражать отцу игумену Моисею хотя бы удержанием словес и их обдуманностью. Апостол говорит, что могущий удержать свои уста силен воздержать и все страсти. Помяни мои слова: не быть и тебе воздержанным!» Настоятель краснел, но не оправдывался.

Продолжить хочу словами прп. Варсонофия: Нам осталось одно: смирение. Время суровых подвигов прошло, должно быть, невозвратно. Вот, например, о. Вассиан принимал на себя суровые подвиги, иногда не топил келью, постился всю Четыредесятницу, но никаких дарований не имел. А батюшка о. Макарий и в келье имел обыкновенную температуру, и не постился особенно, и келейников иногда распекал, когда они были виноваты, — и имел много духовных даров: и дар исцеления, и изгнания бесов, и дар прозрения… хотя не принимал никаких особенных подвигов. Нам и остается — смиряться…». И пусть утешением нам будут слова прп. Амвросия: «Игуменская должность всех вериг тяжелее. Её одной достаточно, чтобы сокрушить и смирить сердце».

Оптинские старцы не просто оставили после себя богатое наследие писаний и учений, но продемонстрировали живой пример монашеской жизни. Как в XIX-м столетии их наставления и поучения способствовали духовному возрождению и стали для многих основой жизни в Боге, так и ныне, «как олени на источники вод», мы должны прибегать к этому благодатному источнику духовной мудрости.

Если в революционную эпоху общежительное монашество в Русской Церкви практически исчезло, то это не значит, что традиция прервалась. Она просто стала незаметной для внешних взоров. И подтверждение тому – великий сонм новомучеников и исповедников нашей Матери – Русской Православной Церкви. К примеру, архим. Иоанн Крестьянкин вспоминал, что никогда потом он так не молился, как во время своего пребывания в концлагере.

Творения святых отцов читаются делами. Теперь в своих благоустроенных монастырях мы всё внимание должны направить на то, кем именно будут наполнены наши обители. И в этом деле как ни в каком другом важнее не количество, а качество. Федор Михайлович Достоевский, не единожды посещавший Оптину пустынь и её Старцев, говорил так: «Хорошее время с неба не падает, а мы его делаем. Оно заключается в сердце нашем».

Благодарю за внимание.

---

---

monasteri.cerkov.ru

Доклад епископа Можайского Иосифа, викария Святейшего Патриарха Московского и всея Руси, наместника Введенского ставропигиального мужского монастыря Оптина Пустынь, на заседании монашеской секции «Монастыри и монашество: опыт преподобных Оптинских старцев в условиях современности» Десятых Белорусских Рождественских чтений (Жировичский монастырь, 26 ноября 2024 года).

---

Оптина пустынь занимает особое место в истории русского православия и культуры. В XIХ – начале ХХ века обитель стала «духовным мостом» между Церковью и образованным обществом. «В дореволюционной России было немало монастырей, вошедших в русскую историю, как Киево-Печерская и Троице-Сергиева лавры или прославленных особым подвижничеством и потому особо чтимых, богатых и бедных, но Оптина пустынь близ города Козельска имеет свою особую судьбу, неразрывно связанную с классической русской литературой XIХ и начала ХХ века. Именно она описана в ‟Братьях Карамазовых”, ее не раз упоминает в своих дневниках Лев Толстой, о ней пишет в своих письмах Гоголь»[1], – писала Надежда Павлович в статье «Оптина пустынь. Почему туда ездили великие».

Политика секуляризации, проводимая самодержавной властью на протяжении XVIII века, господство идей европейского гуманизма, вели ко все большей дехристианизации образованных слоев общества. Непонимание внутренней природы Церкви и ее культурного наследия, взгляд на Православие как на «веру простолюдинов» становились для них все более закономерными. К началу XIХ века разрыв между народной и светской культурой углубился настолько, что они существовали фактически параллельно друг другу.

Нашествие Наполеона, потрясения войны 1812-1814 года подействовали отрезвляюще на образованные слои общества. Культура пушкинской эпохи – это в значительной степени переживание кризиса гуманизма, время начала поиска самоидентичности, возвращения к своим историческим корням. Писатели, поэты, художники, мыслители в своих исканиях все больше обращаются к Православию, к духовной литературе, иноческим традициям, к аскетическому учению отцов. Все это ярко прослеживается на примере А.С. Пушкина: в своих зрелых произведениях он рассматривает человека и его поступки с точки зрения духовно-нравственной, обращается к христианским ценностям.

XIX век – это не только эпоха расцвета русской литературы, давшей миру Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Толстого, но и время осознания писателями своей ответственности перед обществом и историей. Время, когда и в обществе формируется запрос на возвращение к исконным основам русской культуры, к свойственным русскому человеку исканиям правды, покаяния и святости.

Промыслом Божиим именно Оптина пустынь смогла откликнуться на этот запрос. На фоне общего культурного подъема 1-й трети XIХ столетия в России особенно остро начала ощущаться нехватка святоотеческих книг, духовной литературы. Удивительно, но в православной России во множестве выпускались католические и протестантские сочинения, официальная цензура давала допуск изданиям, откровенно враждебным христианству, пропагандирующим мистицизм и оккультизм. Уже несколько десятилетий труды о православной вере, за исключением богослужебных книг, практически не выпускались. А аскетические творения отцов, содержащие учение о деятельной христианской жизни, были на вес золота даже в монастырях.

В 1847 году вышло подготовленное Оптиной пустынью издание «Житие и писания молдавского старца Паисия Величковского». Так Оптина по инициативе и под руководством преподобного Макария начала свою издательскую деятельность, которая была продолжена его преемником преподобным Амвросием и другими выдающимися иноками. Были переведены и изданы творения преподобных Исаака Сирина, Нила Сорского, Симеона Нового Богослова, Максима Исповедника, аввы Дорофея. Эти книги Оптина безвозмездно рассылала по всей России и на Афон.

Своими великими старцами и духовно-просветительской деятельностью Оптина пустынь привлекла к себе внимание образованных слоев общества. Одним из тех, кто не просто побывал, но пережил в Оптиной духовное перерождение, был Н.В. Гоголь. Здесь он бывал трижды: в июне 1850 года, в июне и сентябре 1851 года. По свидетельству старца Варсонофия, Гоголь говорил о себе: «Вошел я к старцу одним, вышел другим».

Эти слова не следует понимать слишком буквально. Ведь и до посещения Оптиной Николай Васильевич был православным христианином, который еще гимназистом знал чинопоследование литургии и подпевал клиросу, читал на церковнославянском языке. Одной из любимых его книг была «Лествица», в юности он даже составил рукописный сборник «Из книги: Лествица, возводящая на небо».

В середине 40-х годов Гоголь, уже будучи знаменитым писателем, пере-осмысливает свое творчество. «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Сорочинская ярмарка», «Тарас Бульба» словно вышли из народной культуры, из русского и малороссийского народного фольклора. Понимая, что далеко не все в народной культуре приемлемо для человека церковного, Гоголь оценивает свои ранние произведения как во многом незрелые и все более устремляется к аскетическому устроению своего бытия.

Он обращается к святоотеческой литературе, в том числе и к «Добротолюбию», изучает богослужебные Минеи, делая выписки на каждый день. Диссонанс между нравственным христианским идеалом и действительностью он чувствует и переживает все более остро.

Гоголь давно мечтал «проехаться по России», от монастыря к монастырю, и началом этого путешествия стала Оптина пустынь. Вероятно, сюда направил писателя давний знакомый и ценитель его таланта И.В. Киреевский, духовный сын пре-подобного Макария и ближайший помощник старца в книгоиздательской деятельности. В июне 1850 года проездом на юг, в Малороссию, Гоголь заезжает в Оптину. Последние две версты до монастыря он шел пешком, как и полагается паломнику. В Оптиной Николай Васильевич «молился весьма усердно и с сердечным умилением» на всенощном бдении, познакомился с монастырем, а затем уехал в имение И.В. Киреевского Долбино, находившееся близ города Белева. Отсюда он пишет письмо, в котором есть такие слова: «Мне нужно ежеминутно, говорю вам, быть мыслями выше житейского дрязгу и на всяком месте своего странствия быть в Оптинской Пустыни»[2].

Через три недели в письме графу А.П. Толстому Гоголь вновь воспоминает Оптину: «Я заезжал по дороге в Оптинскую Пустынь и навсегда унес о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там присутствует. Это слышится в самом наружном служении… Нигде я не видал таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует все небесное… За несколько верст, подъезжая к обители, уже слышишь ее благоухание: все становится приветливее, поклоны ниже и участья к человеку больше. Вы постарайтесь побывать в этой обители…»[3].

В свое первое посещение обители Гоголь познакомился с рясофорным иноком Петром (Григоровым), человеком удивительной судьбы. В миру он служил гвардейским офицером и прославился тем, что произвел пушечный салют в честь А.С. Пушкина, появившегося в расположении его батареи, за что был посажен на гауптвахту. Свою иноческую жизнь Григоров начинал в Задонском монастыре, келейником у затворника Георгия, затем издал его письма и жизнеописание. Гоголь очень полюбил отца Петра и восторженно говорил о нем: «Он вовсе не пасмурный монах, бегающий от людей, не любящий беседы. Нет, он, напротив того, любит всех людей как братьев; он всегда весел, всегда снисходителен. Это высшая степень совершенства, до которой только может дойти истинный христианин»[4].

В июле 1850 года инок Петр был пострижен в монашество с именем Порфирий, их общение продолжилось в переписке. В марте 1851 года, за несколько дней до кончины отца Порфирия, Гоголь обращается к нему с просьбой о молитвенной поддержке: «Много и много уже обязан я Вам и вашей обители и думаю теперь о том, как бы и чем мне показать Вам мою признательность. Как мне не ценить братских молитв обо мне, когда без них я бы давно, может быть, погиб. Путь мой очень скользок, и только тогда я могу им пройти, когда будут со всех сторон поддерживать меня молитвами. Не оставляйте же и не забывайте меня»[5].

Вновь посетив Оптину в июне 1851 года, Гоголь познакомился с преподобным Макарием. По свидетельству старца Варсонофия, преподобный Макарий «предчувствовал приход Гоголя… Старец Макарий в высшей степени обладал даром властного слова, и речи его оказывали огромное влияние на душу слушателя. Выйдя от старца, Гоголь говорил: ‟Да, мне сказали правду, это единственный из всех известных мне людей, кто имеет власть и силу повести на источники воды живой”. И Гоголь переродился. Он сам говорил: ‟Вошел я к старцу одним, вышел другимˮ. Гоголь хотел изобразить русскую жизнь во всей ее разносторонней полноте. С этой целью он начал свою поэму ‟Мертвые души” и написал уже первую часть. Мы знаем, в каком свете там отразилась русская жизнь: плюшкины, собакевичи, ноздревы, чичиковы – вся книга представляет собой душный и темный погреб пошлости и низменности интересов. Гоголь сам испугался того, что написал, но утешал себя тем, что это только накипь, только пена, снятая им с волн житейского моря. Он надеялся, что во втором томе ему удастся нарисовать русского православного человека во всей его красоте, во всей чистоте. Как это сделать, Гоголь не знал. Около этого времени и произошло его знакомство с батюшкой отцом Макарием. С обновленной душой уехал Гоголь из Оптиной, но не оставил мысли написать второй том ‟Мертвых душ” и работал над ним»[6].

Так простыми словами старец Варсонофий точно и глубоко описал и сущ-ность душевных и творческих исканий писателя, и то воздействие, которое оказала на него встреча со старцем.

По мнению В.А. Воропаева, известного исследователя жизни и творчества Гоголя, «почти несомненно, что в беседе со старцем речь зашла и о ‟Выбранных местах из переписки с друзьями”»[7]. В оптинской библиотеке хранился экземпляр книги с вложенным в нее отзывом святителя Игнатия (Брянчанинова), переписанным рукой старца Макария. Книга Гоголя, по мнению святителя, «издает из себя и свет, и тьму. Религиозные его понятия не определенны, движутся по направлению сердечного вдохновения, неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного»[8]. Очевидно, старец Макарий, собственноручно переписавший эти строки, мнение святителя вполне разделял.

А на полях экземпляра первого издания «Мертвых душ», также хранившегося в монастырской библиотеке, Николай Васильевич сделал пометку: «Жалею, что поздно узнал книгу Исаака Сирина, великого душеведца и прозорливого инока»[9]. Действительно, рукописную книгу преподобного Исаака Сирина на церковнославянском языке Гоголь впервые прочитал именно в Оптиной. И она стала для него откровением. «Здравую психологию и не кривое, а прямое понимание души встречаем у подвижников-отшельников… Человеку, сидящему по житейской тине, не дано понимания природы души»[10], – пишет он в потрясении.

«Мы обязаны монахам нашей историей, следственно и просвещением», – отмечал А.С. Пушкин. Встречи со старцем и подвижниками Оптиной пустыни, творения преподобного Исаака стали тем духовным источником, припав к которым Гоголь окончательно утверждается в желании изменить направление своего творчества. Мысль об ответственности за то, что выходит из-под его пера, о Божественной сущности слова стала для Гоголя основополагающей. Он писал о себе, что «чувствовал чутьем всей души моей, что оно [слово] должно быть свято»[11].

Эти мысли вполне согласуются с мнением святителя Игнатия (Брянчанинова), который считал литературный талант одним из величайших, ибо «им уподобляется человек Богу, имеющему Свое Слово. Слово человеческое подобно Слову Божию…»[12].

Из Оптиной Гоголь уезжает с намерением создать нечто положительное, яркое, могущее служить нравственно-религиозному перевоспитанию личности. Понимая, что иного пути к этому перевоспитанию, как через Христа, быть не может, он хотел в своем творчестве воскресить «мертвые души», провести Чичикова через горнило испытаний и страданий, в результате которых он должен был прийти к нравственному возрождению.

По возвращении в Москву Гоголь обменивается письмами с игуменом Моисеем и старцем Макарием, который благословляет его на написание книги по географии России для юношества. Замысел этого труда возник у Гоголя давно. Его целью, по словам писателя, должно было стать «живое, а не мертвое изображенье России, та существенная, говорящая ее география… В успехе ее я надеюсь не столько на свои силы, сколько на любовь к России, слава Богу, беспрестанно во мне увеличивающуюся, на споспешество всех истинно знающих ее людей, которым дорога ее будущая участь и воспитанье собственных детей, а пуще всего на милость и помощь Божью, без которой ничто не совершится…»[13]. Однако, Гоголь этого замысла осуществить не успел.

Третий раз он посетил обитель в сентябре 1851 года. Вероятно, во время последней его встречи со старцем Макарием между ними состоялся какой-то важный для писателя разговор. Преподобный Варсонофий рассказывал с своим духовным чадам: «Есть предание, что незадолго до смерти он говорил своему близкому другу: ‟Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял…” – ‟Чего? Отчего потеряли вы?” – ‟Оттого, что не поступил в монахи. Ах, отчего батюшка Макарий не взял меня к себе в скит?» Неизвестно, заходил ли раньше у Гоголя с батюшкой Макарием разговор о монашестве, неизвестно, предлагал ли ему старец поступить в монастырь. Очень возможно, что батюшка Макарий и не звал его, видя, что он не понесет трудностей нашей жизни»[14].

В феврале 1852 года Гоголь скончался как православный христианин, со всеми напутствиями. Последними его словами были: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!..» Так глубоко впечатлелся в его душе любимый с юности образ духовной лествицы, возводящей на небо.

Летом 1852 года С.П. Шевырев, заехав в Оптину, читал братии письма Гоголя и «Размышления о Божественной литургии». В скитской Летописи, которую вел в то время послушник Лев Кавелин, в будущем известный церковный писатель и историк архимандрит Леонид, сохранилась запись от 28 июля 1852 года: «…‟Объяснение на Божественную литургию” – произведение, запечатленное цельностью духа и особенным лирическим взглядом на предмет, сам по себе вызывающий писателя на мысли высокие и чувства трогательные». По словам Кавелина, Шевырев просил у старца Макария «замечаний на это посмертное произведение того, кто, проникнувшись живою верою в Искупителя, и сам смиренно искал у старца руководство на стезях, к Нему ведущих, и если не успел еще принести желаемых плодов, то по крайней мере положил доброе начало – залог чистого произволения»[15].

А игумен Моисей сообщил матери Гоголя, что поминовение его души в обители «на службах Божиих и навсегда продолжаемо будет»[16].

Гоголь «был едва ли не единственным русским светским писателем, творческую мысль которого могли питать святоотеческие творения»[17]. Он говорил, что искусство, литература – это незримые ступени к христианству, поскольку современный человек не в силах встретиться прямо со Христом. Надеялся, что после его книги «Выбранные места из переписки с друзьями» читатель возьмет в руки Евангелие. И эти надежды не были беспочвенными. Иеромонах Климент (Зедергольм), сын лютеранского пастора, рассказывал послушнику Льву Кавелину, что был «особенно воодушевлен» Гоголем, а его «‟Переписка с друзьями”» была «началом его обращения к Православию»[18].

Хорошо зная из святоотеческих книг православный путь ко Христу, путь к обожению человеческой природы, писатель с надеждой вглядывался в тот свет, который открылся ему в Оптиной, с ее живой, активной святоотеческой традицией. Этот свет мог стать путеводным для его мятущейся души. Но, к сожалению, писателю не удалось ни в творчестве, ни в жизни осуществить свою великую цель – воскресить «мертвые души», «так написать свою книгу, чтобы из нее путь к Христу был ясен для каждого»[19].

«…Чувствуя, что ему не по силам воплотить во всей полноте тот идеал христианина, который жил в его душе, он разочаровался в своем произведении, – вот причина сожжения второго тома ‟Мертвых душ”»[20], – говорил старец Варсонофий. Хотя вопрос о сожжении второго тома, по мнению современных исследователей, является спорным, старец по сути прав в описании творческой и человеческой драмы Гоголя: «Друзья его и современники не поняли, что произошло с ним. Такой великий ум, как Белинский, только обругал Гоголя! Белинский и сам тоже плохо кончил, вряд ли он спасен, так как был неверующим, хотя умер не в таком полном разрыве с Церковью, как Толстой. А Гоголь умер истинным христианином». Эти слова старца подводят итог жизни писателя, и этот итог – поистине обнадеживающий.

И поэтому последней его книгой стали ‟Размышления о Божественной литургии” – вот там этот путь показан для всех». В своей предсмертной записи Гоголь говорит: «Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом…»[21].

Другим великим русским писателем, для которого посещение Оптиной пустыни стало одним из важнейших событий духовной жизни и мощнейшим творче-ским импульсом, был Ф.М. Достоевский.

К вере Федор Михайлович пришел через страдания и внутреннее перерождение. Пришел к убеждению, что «нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но… и не может быть». В монастырь он ехал с тяжелым горем: в мае 1878 года его трехлетний сын Алеша умер от эпилептического припадка. Писатель считал виновным в его смерти себя – болезнь сына оказалась наследственной.

24 июня исполнилось 40 дней со дня кончины Алеши, а 25 июня, в воскресенье, Достоевский приехал в Оптину. Знакомство с обителью произошло не чистого листа – в домашней библиотеке писателя были книги «Историческое описание Оптиной пустыни» издания 1876 года и жизнеописание старца Льва. Кроме того, монашеством Достоевский интересовался задолго до поездки в монастырь, к тому же, он хорошо знал святоотеческую литературу. Оптинская «Книга записей приезжающих посетителей» помечает его пребывание 25, 26 и 27 числами июня. Главное событие этих дней – встречи со старцем Амвросием. Достоевский искал у старца не только слов утешения, но и прощения грехов, – и преподобный назвал его «кающимся», а значит, спасающимся.

А.Г. Достоевская вспоминала: «С тогдашним знаменитым старцем, отцом Амвросием, Федор Михайлович виделся три раза: раз в толпе при народе и два раза наедине, и вынес из его бесед глубокое и проникновенное впечатление… Из рассказов Федора Михайловича видно было, каким глубоким сердцеведом и провидцем был этот всеми уважаемый старец»[22].

Перед внимательным взором Достоевского, исследователя глубин душ человеческих, личность великого старца предстала во всей своей духовной красоте. Его дар сердцеведца, способность увидеть человека насквозь, проникнуть в недосягаемые для обыкновенных людей недра человеческой души и сразу найти точное, подходящее именно ему слово глубоко поразили Достоевского. А благодатная любовь Христова, благодаря которой старец всей душой проникался нуждами, заботами, скорбями приходивших к нему, вызвала в душе писателя глубочайший отклик.

Эти черты, также как и болезненность старца, и наблюдения писателя за его выходом на общее благословение отражены в романе «Братья Карамазовы». Достоевский пишет про старца Зосиму: «Он до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово… многие, почти все, входившие в первый раз к старцу на уединенную беседу, входили в страхе и беспокойстве, а выходили от него почти всегда светлыми и радостными, и самое мрачное лицо обращалось в счастливое»[23].

А.Г. Достоевская вспоминала: «Вернулся Федор Михайлович из Оптиной пустыни как бы умиротворенный и значительно успокоившийся и много рассказывал мне про обычаи пустыни…»[24]. Начался новый этап его жизни. Посещение Оптиной дало мощный импульс завершению «Братьев Карамазовых». Одной из центральных сюжетных линий стала тема монастыря, а ключевыми героями – старец Зосима и Алеша Карамазов.

Вторая книга романа была окончена в октябре 1878 года, через три месяца после возвращения из Оптиной. Ряд ее строк отражает внутренние переживания, которые вынес Федор Михайлович из беседы со старцем. Описывая разговор старца Зосимы с матерью, похоронившей маленького сына, старец утешает ее словами, которые, как считала Анна Григорьевна, были сказаны преподобным Амвросием самому Достоевскому: «…И надолго еще тебе сего великого материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихую радость, и будут горькие слезы твои лишь слезами тихого умиления и сердечного очищения, от грехов спасающего»[25].

Сам образ старца Зосимы, отдавшего всего себя на служение страждущему человечеству, и то особое место, какое отведено ему в книге, ясно показывают, насколько сильным было впечатление писателя от общения с преподобным Амвросием и всего увиденного в Оптиной.

В ноябре 1880 года роман «Братья Карамазовы» был окончен. Он стал итоговым для творчества и жизни Достоевского. По словам известного исследователя А.Г. Гачевой, именно посещение Оптиной пустыни дало писателю внутреннюю уверенность и смелость завершить свое самое значительное произведение символической евангельской сценой[26] с Алешей и двенадцатью мальчиками, с исповеданием Символа веры – веры в Воскресение и жизнь Будущего века. Почему в данном контексте можно в полной мере говорить о смелости? Дело в том, что во времена Достоевского православное богослужение, церковнославянский язык, символика храма были уже непонятны многим образованным людям, вызывали у них отчуждение. Даже сама поездка в монастырь была для известного писателя поступком, который мог вызвать осуждение людей его круга.

Публикация романа вызвала бурные дискуссии в обществе. Резкой критике его подверг К.Н. Леонтьев. Упрекая Достоевского в том, что он вносит в христианство «слишком розовый оттенок», Леонтьев утверждал, что «его монашество — сочиненное. И учение от Зосимы — ложное; и весь стиль его бесед фальшивый»[27]; «в Оптиной ‟Братьев Карамазовых” правильным православным сочинением не признают, и старец Зосима ничуть ни учением, ни характером на отца Амвросия не похож. Достоевский описал только его наружность, но говорить заставил совершенно не то, что он говорит, и не в том стиле, в каком Амвросий выражается»[28].

С этими утверждениями можно отчасти согласиться: Достоевский изобразил старчество и монастырь так, как это мог сделать наблюдатель извне. Наблюдатель талантливый, внимательный и тонкий, но все же не знающий иноческой жизни изнутри. Однако, как утверждает протоиерей Георгий Ореханов, Федор Михайлович и не ставил перед собой задачи написать реалистичный портрет конкретного человека. Он считал своей задачей создание художественного образа – «понятного, близкого и нужного»[29]. И это в полной мере удалось.

«Вся Россия прочла его “Братьев Карамазовых”, и изображению старца Зосимы поверила, – писал В.В. Розанов. – От этого произошло два последствия. Авторитет монашества, слабый и неинтересный дотоле… чрезвычайно поднялся. Русский инок… появился, как родной и как обаятельный образ, в глазах всей России, даже неверующих ее частей»[30].

При чтении романа читателю, знакомому с историей Оптиной пустыни и житиями старцев, становится очевидно: несмотря на наличие черт, схожих с преподобным Амвросием, образ старца Зосимы собирательный. Происхождение и служба в миру обер-офицером роднят его, например, с монахом Порфирием (Григоровым), а особенная любовь к цветам – со старцем Макарием. Предшественник Зосимы, старец Варсонофий, которого «считали прямо за юродивого», наделен чертами преподобного Льва. Многочисленные параллели между жизнеописанием старца и произведением Достоевского позволяют говорить о житии как об одном из важных источников романа. Еще в одном персонаже, «великом постнике и молчальнике» отце Ферапонте, противнике Зосимы, легко угадывается оптинский схимонах Вассиан, строгий аскет, восстававший на старчество.

Одним из источников рассказа о старчестве в романе явилось «Историческое описание Козельской Введенской Оптиной пустыни» иеромонаха Леонида (Кавелина). В словах об истории и сущности старчества, о пути инока, о смирении видны также параллели с жизнеописаниями старцев Льва и Макария. Писатель мог также опираться и на святоотеческие книги, некоторые из которых были подарены ему в Оптиной пустыни.

Достоевскому как художнику и мыслителю была важна и интересна сама Оптина как выдающееся явление подвижничества, внутренний склад ее жизни, личность старца. Но важна ему также и Оптина в широком контексте русской православной культуры. Здесь Достоевский нашел подтверждение своей излюбленной мысли, что в деле духовного обновления России монастырям еще предстоит сыграть важную роль, как бывало и в прежние времена. В Оптиной писатель непосредственно соприкоснулся с творческой силой православного иночества, в котором, среди распада и брожения современности, живет дух «правды Божией», зреют семена новой, будущей жизни. Из него Достоевский выводит в мир «русского инока» – главное действующее лицо романа, благодаря которому карамазовский мир начинает строиться вверх, ко Христу.

Достоевский мечтал видеть Россию «богоуправляемым» обществом, единой христианской общиной, пребывающей в Любви и Истине Христовых. Эта идея вложена им в уста монашествующих персонажей романа, отцов Зосимы и Паисия: «По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не Церковь перерождалась в государство… а напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь Церковью и ничем иным более…»[31].

Через два месяца после публикации «Братьев Карамазовых» Достоевский умер как православный христианин, исповедавшись и причастившись перед кончиной.

О его встрече с преподобным Амвросием старец Варсонофий рассказывал следующее: «Достоевский, который бывал здесь и сиживал в этом кресле, говорил отцу Амвросию, что раньше он ни во что не верил. ‟Что же заставило вас повернуть к вере?” – спрашивал его отец Амвросий. ‟Да я видел рай, как там хорошо, как светло и радостно! И насельники его так прекрасны, так полны любви. Они встретили меня с необычайной лаской. Не могу я забыть того, что пережил там, и с тех пор повернул к Богу”. И действительно, он круто повернул вправо, и мы веруем, что Достоевский спасся».

Обращение русской литературы к православной духовности, к христианским ценностям, начатое великими А.С. Пушкиным и Н.В. Гоголем, и развитое Ф.М. Достоевским, нашло свое отражение у многих писателей, поэтов и мыслителей XIХ – начала ХХ столетия. А.Н. Апухтин и А.К. Толстой, братья Киреевские и К.Н. Леонтьев, Борис Алмазов и Авраам Норов, Андрей Муравьев и игумен Антоний (Бочков), С.А. Нилус и Б.К. Зайцев – все они были тесно связаны с Оптиной пустынью.

Особняком в этом ряду стоит гигантская фигура Л.Н. Толстого. «Запутавшийся в сетях самомнения и гордыни, отрицавший Божественного Спасителя мира»[32], Толстой, тем не менее, неоднократно посещал Оптину пустынь.

Монастырь был связан с семейными преданиями Толстых, представители старшего поколения часто совершали сюда паломничества. По словам жены писателя С.А. Толстой, «детям Толстым было внушено особое благоговейное чувство к Оптиной пустыни и ее старцам»[33]. Здесь похоронены А.И. Остен-Сакен, родная тетка писателя, – Толстой хорошо знал о ее благочестии и общении со старцем Львом, – а также графиня Е.А. Толстая, свекровь его сестры, М.Н. Толстой. Обе могилы находятся за алтарем Введенского собора. Сама Мария Николаевна, с которой Лев Николаевич всегда был внутренне очень близок, приняла монашеский постриг и подвизалась в Шамордино, находясь под духовным окормлением старца Амвросия.

Предполагают, что Лев Николаевич впервые побывал здесь в 1841 году еще ребенком, на отпевании тетушки А.И. Остен-Сакен. Будучи в зрелом возрасте, впервые он посетил Оптину в июле 1877 года и дважды встречался со старцем Амвросием. По словам Н.Н. Страхова, старец произвел сильное впечатление на Толстого[34]. Известно, что в беседе старец Амвросий интересовался, в каком из его произведений так хорошо описана исповедь. «Амвросий спросил об этом потому, что к нему приходил незнакомый ему мужчина, который сказал, что хочет поступить в монастырь под влиянием прочтенного в романе Толстого описания исповеди»[35]. Речь шла об исповеди Левина в романе «Анна Каренина».

Разумеется, в Оптиной к Толстому отнеслись приветливо и доброжелательно. Н.Н. Страхов пишет Толстому следующее: «Отцы хвалят Вас необыкновенно, находят в Вас прекрасную душу. Они приравнивают Вас к Гоголю и вспоминают, что тот был ужасно горд своим умом, а у Вас нет этой гордости… и вообще считают, что я закоснел в неверии, а Вы гораздо ближе меня к вере»[36].

Однако, есть и противоположное мнение. Как сообщает отец Георгий Ореханов, преподобный Амвросий «смотрел на будущую деятельность Толстого с прискорбием: сердце его ищет Бога и веры, но он слишком полагается на свой ум и большой рационалист, поэтому в мыслях у него путаница и неверие», поэтому старец «предвидел много бед от писателя, который способен оказать большое влияние на умы… Толстой горд духовной гордостью и много вреда принесет своим ‟произвольным и суемудрым” толкованием Евангелия»[37].

После этой поездки С.А. Толстая отмечала заметные изменения в настроениях Толстого: он становился на молитву, стал соблюдать посты, ездил в храм по праздникам. Казалось, писатель разрешил в себе какие-то мучившие его вопросы. Однако духовная катастрофа приближалась неотвратимо. В 1879 году наступил перелом, и последующие три десятилетия прошли у Толстого в ожесточенной полемике с Церковью, в «опровержении» догматики, «разоблачении» таинств, в проповеди толстовской ветхозаветно-буддийской религии самоспасения.

Тем не менее, он вновь и вновь стремится в Оптину. В июне 1881 года и феврале 1890 года Толстой снова встречается со старцем Амвросием. В ходе продолжительных бесед происходят «столкновения»: Толстой «уличает» преподобного в «незнании Евангелия» и проповедует ему свое, «толстовское». Он пишет «критику догматического богословия» и вещает о своих духовных «открытиях», на что получает «должный отпор»[38]. А при прощании, чтобы избежать благословения, целует старца в щеку. Теперь он совсем иными глазами смотрит на монастырь и старца: с раздражением отзывается о «болезненной вере» «бедного Амвросия», видит в монахах суетность и грубость. Потом Толстой запишет в дневнике: «Амвросий жалок до невозможности. Учит и не видит, что нужно». Свидетельством полного непонимания аскетического явилась повесть «Отец Сергий», написанная Толстой после этого визита.

А преподобный, измученный упорством и гордыней писателя, после общения с ним едва дышал, отозвавшись о нем так: «Горд очень». В Летописи скита Оптиной пустыни сохранилась запись: «В последний раз был Толстой в Оптиной, как передают, незадолго до кончины старца. И старец произнес тяжелое слово о грехе графа против Церкви, который он наложил на свою душу»[39].

Летом 1896 года писатель приходит уже к старцу Иосифу и посещает Шамордино. Через Оптину пустынь пролегает и последний путь Льва Толстого. В ночь с 27 на 28 октября 1910 года он покинул Ясную Поляну, а вечером, «в час немой предсмертной тоски и непонятного томления»[40], прибывает в монастырь. По дороге в Козельск он выражал «сильное желание побеседовать со старцами».

В 1890 году К.Н. Леонтьев назвал Толстого «безнадежным», однако события последних дней жизни писателя свидетельствуют о том, что это не так. Господь говорит: Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф. 6:21). Казалось бы, совсем обезверившееся и ожесточившееся сердце Толстого привело его в Оптину.

Летописец скита отец Иоанн (Полевой) рассказывает об этих событиях так: «Прибыл в Оптину пустынь известный писатель граф Лев Толстой. Остановившись в монастырской гостинице, он спросил заведующего ею рясофорного послушника Михаила: ‟Может быть, вам неприятно, что я приехал к вам? Я Лев Толстой; отлучен от Церкви; приехал поговорить с вашими старцами. Завтра уеду в Шамордино”. Вечером, зайдя к гостиннику, спрашивал, кто настоятель, кто скитоначальник, сколько братства, кто старцы, здоров ли отец Иосиф и принимает ли. На другой день дважды уходил на прогулку, причем его видели у скита, но в скит не заходил, у старцев не был и в 3 часа уехал в Шамордино… Встреча его с сестрою своею, шамординскою монахинею [Мариею], была очень трогательна: граф со слезами обнял ее; после того они долго беседовали вдвоем. Между прочим граф говорил, что он был в Оптиной, что там хорошо, что с радостию он надел бы подрясник и жил бы, исполняя самые низкие и трудные дела, но что он условием бы поставил не принуждать его молиться, чего он не может. На замечание сестры, что и ему бы поставили условием ничего не проповедовать и не учить, граф ответил: ‟ Чему учить, там надо учиться”, – и говорил, что на другой день поедет на ночь в Оптину, чтобы повидать старцев… На другой день среди дня снова был у сестры, а к вечеру прибыла неожиданно дочь графа и ночью увезла его с собою»[41].

По словам старца Варсонофия, Толстому показывали на дверь его кельи, но он так и не решился войти. «…Толстой тоже приезжал сюда, – говорил старец, – подходил к этой моей двери и к дверям другого старца, Иосифа, и ушел. Отчего? Что помешало ему войти в эту или другую дверь? Не гордыня ли его? Что может сказать какой-то старец? И кому?! Льву Толстому, перед которым преклонялся весь мир!.. О чем ему говорить с этими старцами? Не мог он сломить своей гордыни и ушел… Ушел куда? В вечность. В какую? Страшно сказать!..»[42].

Что искал Толстой в Оптиной, у старцев? Сын Толстого, Лев Львович, говорил об отце: «Хотя последнему и казалось, что он окончательно создал свою доктрину и нашел для себя и других совершенно ясные ответы на самые существенные вопросы жизни, сам Толстой был далек от радостного состояния. Он далеко не сиял и продолжал пребывать в сомнениях», «он искал не внутри себя, но вовне моральную и религиозную поддержку»[43]. За такой поддержкой он и приезжает в Оптину. Создавая идеологию «толстовства», в деле совершенствования человека он решил обойтись без истин Откровения и Предания, без таинств, без благодати Божией. И лишился опоры.

Прибыв на станцию Астапово, Толстой отправляет телеграмму в Оптину с просьбой прислать к нему старца Иосифа. Однако старец был болен и слаб, и к Толстому был послан преподобный Варсонофий, скитоначальник и преемник старца Иосифа. Вот как он рассказывал об этом своим чадам: «Приезжаю в Астапово, меня к Толстому не пускают. Я обращался к старшей его дочери – она отвечает мне письмом, правда, вежливым, но с отказом. Обращаюсь к другой – та приезжает ко мне взволнованная и сообщает, что пустить меня к графу нельзя, так как, увидя меня, он непременно умрет. Напрасно я уверял, что не заведу с Толстым богословских споров, просил только допустить меня хотя издали благословить умирающего – нет, ничего не слушают. Помню, в самый день смерти графа, утром, пришла ко мне мысль: не допустят ли меня сегодня к нему? Быть может, он покается и будет спасен. В это самое время пришли ко мне сказать, что граф умер. Так и погибла душа безвозвратно. А между тем как легко было ему спастись: я нес ему Тело и Кровь Христовы и шел простить и разрешить все его согрешения – ‟вольныя и невольныя”. Возвращался я из Астапова с грустью на сердце, так как миссия моя не была выполнена… Конечно, Толстой теперь на Страшном Суде безответен… Церковью было сделано все для его спасения, но он не захотел спастись – и погиб»[44].

Что Толстой «погиб», «погиб навеки», старец Варсонофий повторял неоднократно. Его глубоко поразила духовная трагедия писателя. О причинах случившегося старец однажды сказал некоему епископу: «Ведь несомненно было у него желание повернуть к Богу, иначе не приехал бы он в Оптину». На что владыка ответил знаменательными словами: «Весьма вероятно, что явилось у него это желание, но Бог отверг его не ради его лишь грехов, но, главное, – за тысячи погубленных им душ, а также и за тех, которые могут погибнуть, читая его еретические сочинения, и будут погибать до скончания века»[45].

Подводя итог сказанному, рассматривая влияние Оптиной пустыни на судьбы русской литературы, отметим, что это влияние было без преувеличения огромным. Весь XIX век прошел в форме диалога между светской и церковной традицией. Широкая духовно-просветительская деятельность монастыря в сочетании со старчеством и живой святоотеческой традицией привлекли к обители внимание лучших представителей отечественной культуры, которые здесь черпали духовные и творческие силы, обновлялись душой.

За столетие старчества в Оптиной пустыни побывали практически все видные представители русской интеллигенции. «Каждому, кто знаком с историей отечественной литературы, хорошо известен факт пристального, десятилетиями не ослабевающего интереса русской литературной и окололитературной интеллигенции к этому… монастырю Калужской губернии Козельского уезда. В разное время и по-разному с ним… рядом оказываются люди крайне непохожие во взглядах на литературу, политику, суть общественного прогресса, люди с самой различной репутацией, наконец, – от безупречной до откровенно одиозной, но все они сошлись в своем интересе к Оптиной пустыни»[46]. Даже запутавшийся и отошедший от Бога Толстой в последние дни своей жизни отправился именно в Оптину, к тому благодатному свету веры и любви Христовой, который, несмотря ни на что, мог снова воссиять в его сердце.

Особенность светской литературы, по мысли старца Варсонофия, состоит в том, что «лучшие наши писатели стремились к Богу», могли «от будничной, серой, обыденной жизни» привести к Богу[47]. Действительно, и Гоголь, и Достоевский стремились в своем творчестве показать путь ко Христу, выразить идеал человеческой личности. Ощущая свой дар как служение, они считали служение христианским идеалам миссией всей русской литературы. Хотя в полной мере воплотить свои идеалы им не удалось, это неудивительно, поскольку такие задачи лежат за пределами художественной литературы. Рассуждая о судьбах России и путях ее духовного возрождения, Гоголь, а вслед за ним и Достоевский, оставили нам завет: русский – значит православный; чтобы подлинно любить Россию, нужно стать истинным христианином.

И именно Оптина пустынь и ее великие старцы стали путеводным маяком в этих духовных исканиях, указавшим «властителям дум» человеческих, как выправить свою жизнь на путь истины, где найти ответы на волнующие вечные вопросы бытия.

---

---

Примечания:

[1] Павлович Надежда. «И Оптина, как лествица, вела…». СТСЛ, Оптина пустынь, 2020. С. 11-12.

[2] См.: Воропаев В.А. Николай Гоголь. Опыт духовной биографии. М. 2008. С. 147.

[3] Гоголь Н.В. Собр. соч. В 9 т. Т. 9. Письма. М., 1994. С.482.

[4] Там же. С. 151.

[5] Там же. С.497.

[6] Преподобный Варсонофий Оптинский. Духовные беседы. Келейные записки. Введенский ставропигиальный монастырь Оптина пустынь, 2017. С. 326-327.

[7] Воропаев В.А. Указ. соч. С. 148.

[8] Полн. собр. творений святителя Игнатия Брянчанинова: В 7 т. М.: Паломник, 2001. T. IV. С.510-511.

[9] Матвеев П. Гоголь в Оптиной пустыни // Русская Старина. 1903. № 2. С. 303.

[10] Там же.

[11] Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 7 т. М.: Худож. лит., 1986. Т. 7. С. 322.

[12] Полн. собр. творений святителя Игнатия Брянчанинова: В 7 т. М., 2001. T. IV. С. 550.

[13] Воропаев В.А. Указ. соч. С. 157.

[14] Преподобный Варсонофий Оптинский. Духовные беседы… С. 327.

[15] Летопись скита Оптиной пустыни: в 2 т. Козельск : Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь. 2022. – Т. 1 : 1820-1882. С. 208-209.

[16] Чаговец В.А. Семейная хроника Гоголей (по бумагам семейного архива) // Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим Обществом Нестора-летописца. Киев, 1902. Отд. III. С. 70–71.

[17] Воропаев В.А. Указ. соч. С. 148.

[18] Летопись скита Оптиной пустыни. Т. 1 : 1820-1882. С. 265.

[19] Воропаев В.А. Указ. соч. С. 237.

[20] Преподобный Варсонофий Оптинский. Духовные беседы… С. 327.

[21] Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 9 т. / Сост., подг. текстов и коммент. В. А. Воропаева, И. А Виноградова. М.: Русская книга, 1994. — Т. 6. С. 392.

[22] Достоевская А.Г. Воспоминания. М., 1971. С. 347.

[23] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1976. Т. 14. С. 28.

[24] Достоевская А.Г. Указ. соч. С. 323.

[25] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1976. Т. 14. С. 46.

[26] Электронный ресурс: https://www.optina.ru/19_dostoevskij_i_optina_pustyn/

[27] Русский вестник. 1903. № 4. С. 651.

[28] Там же. С. 650–652.

[29] Электронный ресурс: https://www.optina.ru/19_dostoevskij_i_optina_pustyn/

[30] Леонтьев К. Письма к Василию Розанову. Лондон, 1981. С. 51.

[31] Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Козельск : Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь. 2024. С. 88.

[32] Быков В.П. Тихие приюты. Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, 1993. С. 150.

[33] Толстая С.А. Моя жизнь / Публ. и подгот. текста И. А. Покровской и Б. М. Шумовой // Новый мир. 1978, № 8. С. 50.

[34] См.: Нестеров М.В. Давние дни: Встречи и воспоминания. М., 1959. С. 281.

[35] Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой: материалы к биографии с 1870 по 1881 г. М., 1963. С. 440–441.

[36] Л.Н. Толстой и Н.Н. Страхов: Полн. собр. переписки. Т. I–II. Группа славянских исследований при Оттавском университете; Государственный музей Л.Н. Толстого. 2003, Т. I. С. 355.

[37] Ореханов Ю.Л. Л.Н. Толстой и Оптина пустынь. // Ярославский педагогический вестник – 2011. № 3, Том I (Гуманитарные науки). С. 42.

[38] Концевич И.М. Истоки духовной катастрофы Л.H. Толстого. Духовная трагедия Льва Толстого. / Сост. Стрижов А.Н. М., 1995. С.39.

[39] ОР РГБ. Ф. 214. Опт. 350. Л. 201.

[40] Флоровский Г. Пути русского богословия. М., 2009. С. 496.

[41] Летопись скита Оптиной пустыни: в 2 т. Козельск : Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь. 2022. – Т. 2 : 1900-1918. С. 144.

[42] Преподобный Варсонофий Оптинский. Духовные беседы… С. 325-326.

[43] Концевич И.М. Истоки духовной катастрофы Л.H. Толстого. Духовная трагедия Льва Толстого. / Сост. Стрижов А.Н. М., 1995. С. 52.

[44] Преподобный Варсонофий Оптинский. Духовные беседы… С. 104.

[45] Там же. С. 253.

[46] Криволапов В.Н. Оптина Пустынь: ее герои и тысячелетние традиции. // Прометей, Т. 16. М., 1990. С. 126.

[47] Варсонофий Оптинский, преп. Духовное наследие. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2005. С. 268.

---

Доклад игумении Елисаветы (Сысун), настоятельницы Введенского митрополичьего женского монастыря в д. Богуши, на заседании монашеской секции «Монастыри и монашество: опыт преподобных Оптинских старцев в условиях современности» Десятых Белорусских Рождественских чтений (Жировичский монастырь, 26 ноября 2024 года).

---

Ваше Высокопреосвященство, Преосвященства, дорогие отцы и матушки!

При подготовке этого доклада, помня слова старца Макария Оптинского, обращенные к духовным чадам, ― «нахожу для вас вредным давать другим советы» ― моей спутницей была мысль, что, поручая это послушание, мне хотят помочь задуматься о нынешнем моем духовном устроении, сверить его с писаниями оптинских старцев, стряхнуть с души своей сон лености. Зачитывая то, что из этого получилось, в собрании митрополита, епископов, которые знают монашескую жизнь не понаслышке, духовно-опытных отцов и матерей, не буду беспокоиться и смущаться, надеясь, что в случае необходимости мне укажут на ошибки и заблуждения.

Впервые переступив порог храма, будущая монахиня подумала: зачем заниматься частностями, если есть основное, главное, «единое на потребу», если есть Бог, то задача всей жизни ― прийти к Нему.

Монашество и есть этот путь к Богу, путь возвращения блудного сына в Отеческий дом, и он отнюдь не усеян цветами. Это путь умирания. Умирания ветхого человека, чтоб родился новый. Как сказал Святейший Патриарх Кирилл на собрании игуменов и игумений в 2023 году, «мы вышли из мира именно для того, чтобы стать новыми вместо ветхих…»

После пострига к новопостриженной подошел знакомый и сказал ей: «Я даже не знаю, с чем тебя поздравлять, ведь сейчас я присутствовал на похоронах». Даже для человека, еще далекого от Церкви, это кажется очевидным. Но для завершения начатого постригом процесса ― смерти ветхого и рождения нового человека ― может потребоваться целая жизнь. Рождение это происходит через скорби, искушения, болезни. Митрополит Вениамин, однажды обращаясь к новопостриженным монахиням, сказал: «То, что дает вам сейчас Господь ― это предваряющая благодать, которая будет помогать на монашеском пути, на котором будет очень трудно временами, невыносимо трудно». И с этим нельзя не согласиться. Как бы настойчиво мы не сторонились креста, нам не избежать его, в том числе и креста собственных страстей. Прп. Исаак Сирин пишет: «Путь Божий есть ежедневный крест, и стезя его от века и от родов крестом и смертью пролагается».

«Встретишь и скорби, но они неминуемы на пути спасения; а врачевания противу оных в смирении», «…труд страстей своих немалый есть подвиг». «Духовная жизнь не в том только состоит, чтобы наслаждаться миром и утешением, но и крест духовный…», ― прп. Макарий Оптинский.

Надо просто согласиться с тем, что на протяжении всей нашей жизни мы должны будем терпеть боль греховных уязвлений, мучиться ими, звать на помощь Того, Кто Один способен нас защитить. «…Каждый день и каждый час требуется от нас опыт любви нашей к Богу в борьбе и подвиге против искушений…, а кто хочет отвратиться или уклониться от этого, бывает добычей волков», ― пишет прп. Макарий Великий.

Да, это, как нам кажется, совсем неутешительная перспектива. Конечно, так пронзительно хочется свободы от греха, но ведь из-за отсутствия смирения мы не умеем пользоваться ею, свобода надмевает, делает из нас «высших существ», способных вершить суд над окружающими. Прп. Иоанну Колову после умаления в нем страстей было сказано одним из старцев: «Пойди умоли Бога, чтоб страсти вернулись к тебе».

«Мы хотим видеть себя чистыми перед Богом по примеру фарисея, а не грешными, как мытарь», ― пишет прп. Макарий Оптинский.

Скорби, искушения ― неизбежные спутники нашей жизни, это не препятствие на пути, это сам путь. Через боль скорбей душа постепенно, незаметно для нее самой начинает выздоравливать, а это значит смиряться. Грех болит, он мучает душу и только смирившись, только признав свою вину, буквально погрузившись в эту виновность, мы получаем освобождение от боли.

Одна монахиня рассказывала: «Гордость внутри кипела как раскаленное олово, я умоляла Бога дать мне правильный помысл, чтоб я смогла смириться. Боль самолюбия была такой сильной, что буквально заставляла меня искать смирения как обезболивающего средства». То, что грех так ранит душу, ― это просто милость Божия. Если, хотя бы однажды, кто-то испытал целительное свойство смирения, которое всегда идет рука об руку с самоукорением, тот будет понуждать себя искать его в каждой ситуации. Но это нелегко, мы у собственного самолюбия буквально на коротком поводке. Оно стало нашей природой, и резать приходится по живому. Борьба с ним иногда кажется почти невозможной, если мы пытаемся бороться сами. Но мы можем принести нашу немощь к ногам Христа и умолять о помощи. Надо полюбить это состояние виновности перед Богом, эту болезненность души о своей никудышности, эту духовную нищету и предельную беззащитность. И как ни удивительно, но этой покаянной боли сопутствует утешение как надежда на милующего Бога. «При умножении скорбей моих в сердце моем, утешения Твои услаждают душу мою». Хорошо бы это понять и не шарахаться из стороны в сторону в поисках легких «обходных путей». Но мы не хотим горького, мы любим сладкое и умудряемся перенести наше сластолюбие на духовную жизнь. Ах, как заманчиво звучит совет предпочесть суровому и утомительному пути легкий, как хочется просто впустить в себя Христа и, не борясь со своим внутренним злом, любить Его. Но это желание, этот наш горячий порыв словно остужают слова святых: «Нет способа возбудиться в душе Божественной любви, …если она не препобедила страстей».

«Любовь к Богу предваряет страх Божий». Гнев Божий приходит на того, кто, «оставя делание терпения досады креста, возмечтал в уме своем славу креста». Эти слова прп. Исаака Сирина звучат как предостережение.

Если все внутри занято самостью, если самолюбие пропитало каждую клеточку нашего духовного и телесного состава, где Богу Любви поместиться в нас? Всеми нашими чувствами, мыслями, действиями заправляет эгоизм, а страсти ― это обслуживающий персонал, напрямую связанный с ним и работающий на него. Когда твой сосуд наполнен грязью, а тебе захотелось положить туда что-то многоценное, то сначала нужно опустошить емкость, очистить ее, чтобы поместить туда вожделеваемое тобою. Чтобы открыть душу для любви Божьей, нужно сначала освободиться от любви к себе.

Может быть, людям чистым и простым (если таковые имеются), этот совет о выборе легкого пути будет полезен, но тем, кто усложнен, испорчен миром (в понимании прп. Исаака Сирина «мiр» как совокупность страстей) этот совет может быть даже опасен, потому что мы склонны выдавать желаемое за действительное, и есть духовные сущности, готовые нам в этом помочь.

Мы с радостью будем жить в иллюзии, что мы духовно здоровы, будучи безнадежно больны. И болезнь эта – гордость, и приобрести она может такие формы, что ни сам носитель, ни окружающие его люди не смогут ее заметить, а значит, не смогут помочь. Это очень опасное состояние.

А что если в таком устроении на пороге между жизнью и смертью все то, что мы думали, что имеем, все то, что мы строили, и, как нам казалось, построили, окажется миражем, выдумкой, просто ощущениями? Да разве само настроение, что я уже умею любить Бога и кое-что имею ― молитву благодатную или другие благодатные дары ― не является поводом задуматься и даже по-хорошему испугаться этого? Свт. Игнатий Брянчанинов предупреждает: «Преждевременное стремление к развитию в себе чувства любви к Богу уже есть самообольщение. Оно немедленно устраняет от правильного служения Богу, немедленно вводит в разнообразное заблуждение, оканчивается повреждением и гибелью души». А свт. Иоанн Златоуст поучает: «Ничто столь удобно к гордости не побуждает, как знающая о своих многих заслугах совесть и душа, живущая в уповании на них».

«Кто не почитает себя грешником, того молитва не приемлется Богом», ― учит прп. Исаак Сирин. Не научившись покаянной молитве, мы стремимся к молитве любви: «Истинные ли суть слезы твои, кои должны быть еще слезы страха, а не любви: ибо оной еще далеко отстоиши в страстях обретающися», ― задает справедливый вопрос прп. Макарий Оптинский.

Нигде у оптинских старцев не говорится о беструдном пути ко спасению. Так может лучше все-таки идти путем проверенным, законным, не пытаясь искать и просить того, что неведомыми судами Божьими дается по благодати?

Но нам так хочется радостного православия, бесскорбного монашества, что даже если это невозможно, мы готовы это придумать, сочинить, словно бы забывая слова Христа: «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир».

Смиренную особенность нашей ментальности ― готовность учиться, перенимать опыт, быть учеником ― мы порой превращаем в какую-то нездоровую очарованность, зависимость. Все не свое, заморское, все, что оттуда, где нас нет, кажется нам лучше, возвышенней, правильней. Скромную же и незаметную красоту слов наших старцев, которые всецело опираются на святоотеческий опыт, мы не всегда замечаем, а лучше сказать, не понимаем, «как-то не хватает яркости, высоты переживаний, все про смирение да самоукорение».

Смирение, сдержанность, осторожность проходят через все письма оптинских старцев. Здесь нет описаний высоких молитвенных состояний и сладости пламенеющей в сердце любви к Богу. Невольно вспоминается прп. Иоанн Колов, который однажды молитвенно вздохнул в храме на службе, но, увидев рядом стоящего брата, сказал: «Прости меня, авва! Я еще не обучен монашеским правилам». Отцы скрывали свое делание, избегая каждое мгновение готового приразиться тщеславия.

Речь в письмах Оптинских преподобных отцов всегда идет о немощи человеческой, о самолюбии, являющимся причиной всех искушений и скорбей, и о борьбе с ним посредством смирения и самоукорения. «Тебе желается достигнуть плодов духовных: любви, радости, мира и прочее? – соблюди заповеди, и приидешь в сию меру. А как мы далеко от сего отстоим, то и должны более смиренными вести себя, видя таковую свою нищету».

Кажется, что их советы обращены непосредственно к тебе, от этого старцы становятся очень близкими и родными. Это не небожители какие-то, а живые люди, опытом своей жизни наученные духовной брани, знающие, как ее вести и как преодолевать те или иные искушения. Они почти совсем не говорят о себе, о своем духовном пути. И как это не соответствует духу нынешнего времени, когда все строится на попытке заявить о себе, как-то выделиться, сказать или сделать что-то оригинальное! Вся эта суета коснулась, к сожалению, и монашествующих.

Конечно, мы должны взаимодействовать с миром, должны говорить с молодежью, но нам нужно быть предельно осторожными в своих суждениях, оценках, советах, особенно когда мы выходим в публичное пространство, чтобы своими высказываниями не смутить неокрепшие в вере души. Важно помнить, что в нашей жизни бывают моменты, о которых лучше говорить на исповеди, ведь все мы живые люди, и проживаем разные состояния. Постараемся задумываться о том, для чего мы говорим и «как слово наше отзовется».

«Все наши действия недостаточны, если они не освещаются рассуждением, а рассуждение, ― по слову св. Кассиана Римлянина и св. Петра Дамаскина, ― рождается от смирения, смирение же от скорбей». Если покаянной молитвой, самоукорением мы не понудили очистить свою душу от обиды, то неизбежно где-то, в какой-то момент, она прольется в наших словах, и они могут стать опасны, потому что будут нести энергию греха, и они не будут верны, так как продиктованы болью искушения. Вот, например, что пишет прп. Анатолий Оптинский: «…Самое лучшее средство обрести смирение, это вот что: всякую боль, которая колет гордое сердце, потерпеть. И ждать день и ночь милости от Всемилостивого Спаса. Кто так ждет, непременно получит… эта-то боль, это-то самое горькое острое жало, укалывающее чувствительность сердца, и есть настоящий источник милостей Божиих и смирения».

«При взгляде на нынешний образ жизни монашества, как мы далеко уклонились от того пути, который нам показан в отеческих учениях, ― сердце болезнует!.. довольствуемся одной внешностью, а чтобы подвизаться на страсти, мали и редцы обретаются; и через слабости наши бываем соблазн миру, вместо того, чтобы быть – свет миру» ― пишет старец Макарий в 1860 году, и сейчас эти слова особенно актуальны. Но, не поддаваясь унынию, вспомним и другие очень простые, и утешительные слова: «луг, когда огорожен, то и трава на нем растет хорошо, а вне ограды бывает потоптана и поедена»; «на брани без уязвления не бывает, пали и восставайте, и стойте твердо, опираясь на смирение и любовь».

Благодаря этой брани, мы можем собственными грехами «удобрить» почву нашей души, если растворим их водой смирения и покаяния, тогда эта окаменевшая земля сможет принести удивительный плод, для которого найдется место в Райском саду. Даже боль «демонских стреляний» можно использовать как возможность учиться молиться, потому что мишенью врага является наше сердце, «болевая точка», куда и должно быть направлено внимание при молитве. Ведь и прп. Амвросий говорил, что бесы научили его молиться.

Порой бывает необходимо словно бы встряхнуться, очнуться от забытья, вспомнить ту первую решимость, готовность идти за Христом до конца, мысленно вернуться ко дню пострига, когда ты, хотя бы отчасти, прикоснулся ко всепрощающей Божественной любви. Каждый день мы просим у Бога положить нам начало благое, провести этот день с мыслью, что Он смотрит на нас, а значит, с памятью о Нем. Кто из нас может честно сказать, что ему это всегда удается, что его не захватывает порой житейская суета, а иногда и того хуже ― суета страстей, когда ты, словно совсем не помня о Боге, в каком-то греховном тумане исполняешь как раб повеление той или иной страсти, а источник их гордость, наше непомерное самолюбие.

Важно не позволить греху стать рутиной, повседневным фоном нашей жизни, к которому ты привык и почти не замечаешь, значит и не каешься, особенно это касается т.н. мелких грехов. Нельзя не болеть о своей испорченности, о своей удаленности от Бога. Это может привести к «заиливанию» души, к ее одичанию, душа потеряет вкус ко всему духовному. Трудно представить, до каких размеров мы можем, например, вырастить нашу гордость, постоянно подкармливая ее тщеславием, если не бороться с ним, не обращать на него внимания, а ведь оно преследует нас повсюду. «Смотрите же паче, не закрался бы татский помысел, что вы живете лучше и внимательнее других, и оный так опасен, что, по маковому зерну ложась на сердце, не увидишь, как возрастет до исполинского фарисея и предаст совершенной гордыне».

Евангельские заповеди сводятся к двуединой заповеди о любви к Богу и ближнему. «Жизнодавец совершенство заповедей связал и заключил в двух заповедях, объемлющих собой все прочии, ― в любви к Богу и подобной ей любви к твари, т.е. в любви к образу Божьему». Прп. Исаак Сирин.

Но в таком самолюбивом устроении мы не видим в себе силы любить Бога и ближнего. Когда это осознаешь, опускаются руки, ты не знаешь, за что браться. Начало ― в признании этого печального факта; с этой точки смирения только и можно положить начало благое, реальное, а не желаемое, не выдуманное. Мы можем, прося у Бога помощи, понуждать себя делать шаги в сторону любви. Попытка любить есть там, где есть преодоление себя, есть отказ от своих хотений, где есть хоть малая доля некой жертвы. «Испытуется наше произволение и любовь к Богу ― в борении нашем». Нам не удастся увидеть себя «хорошими», достаточными. Всякое такое ощущение достаточности Господь, желая нас спасти, будет безжалостно рушить, чтобы привести нас в чувство полной безнадежности, ненадеяния на себя, потому что только так мы сможем взыскать ту Надежду, Которая не посрамит. «…Вся наука, вся мудрость жизни заключается в сих словах: «Смирихся, и спасе мя Господь» (Пс.114, 5)».

---

---

 

---

Доклад игумении Макарии (Матяш), настоятельницы женского монастыря в честь преподобного Амвросия Оптинского в д. Русаково Новогрудской епархии, на заседании монашеской секции «Монастыри и монашество: опыт преподобных Оптинских старцев в условиях современности» Десятых Белорусских Рождественских чтений (Жировичский монастырь, 26 ноября 2024 года).

---

«Оптинский вертоград старчества настолько разнообразен, что каждый может собрать свой букет. Найти свои оттенки, свою музыку, свои гимны. Оптинское старчество – это живое пространство любви и веры, кротости и смирения, мудрости, рассуждения и теплоты молитвы. Все старцы – это адаманты духовной жизни! Но все же преподобный Амвросий – это особый оазис, особая глубина, особое звучание… В нем очень тонко гармонично слаженно соединились мудрость и простота, ласковость и твердость, долготерпение и решимость, детская открытость и старческая рассудительность».

В письмах преподобного не найдешь больших тонкостей слова или поражающих душу определений; все они – сама жизнь, такая, какая она есть, и решение судеб этой жизни при немеркнущем свете Слова Божия, глагола Христова. В письмах старца к монашествующим можно найти больше ответов на вопросы внутренней жизни человека, построения этой жизни, на вопросы, возникающие в искушениях, скорбях и различных обстоятельствах, которые встречаются на нашем пути к Богу.

Заложив основы своей монашеской жизни у ног старцев, в правильно устроенном общежитии, прп. Амвросий указывает на то, что «громадное значение имеет хороший руководитель и среда, в которую попадает будущий инок.

«Как на пойманную в табуне одичалую лошадь, когда накинут аркан и поведут, она все упирается и сначала идет боком, а потом, когда присмотрится, что прочие лошади идут спокойно, и сама пойдет в ряд. Так и человек».

Путь старческий, или жизнь в руководстве, в послушании, единственно правильный, основанный на учении святых отцов и опыте их жизни: «Если мы считаем себя идущими по старческому пути и не хотим жить по своей воле и разуму – пишет прп. Амвросий, то и не должны уклонятся от стези и учения святых отцов, которые велят нам смиряться, покоряться, отсекать свою волю».

«По определению прп. Амвросия, старческий путь «состоит в искреннем духовном отношении и послушании духовных детей своему духовному отцу или старцу». «Крайняя необходимость старческого окормления… естественно вытекает из поврежденности грехом человеческой природы, трудности и опасности евангельского пути». Старец, на опыте познавший, какое облегчение и пользу для духовного роста приносит откровение помыслов, убеждал, не стыдясь, в простоте исповедовать их. «Недоверие духовному наставнику считал тяжелым грехом, требующим сугубого покаяния». Большой вред приносит, если в присутствии духовных детей начинают плохо отзываться или обсуждать поведение наставника. «…слушать это молча не должно… всякого хулящего твоего отца духовного заусти, т.е. загради уста» – приводит прп. Амвросий слова свт. Феодора Эдесского.

Какое важное значение Батюшка придавал послушанию, видно из следующих писем. «Послушание — такая добродетель, без которой, по слову прп. Иоанна Лествичника, никто из заплетенных страстями, не узрит Господа». «Послушание паче жертвы… паче поста и молитвы. Всем назначено послушание: и младшим и старшим». «Послушание исполняя, считай, что оно тебе поручено от Господа через человека, и от усердия исполнения его зависит твое спасение». Преслушание же считает великим грехом, «который и мученичеством не заглаждается».

Схиархим. Агапит (Беловидов) определяет общее содержание писем к монашествующим: «безропотность, смирение, самоукорение, терпение находящих скорбей и предание себя в волю Божию».

Плодом послушания является смирение – это основание духовной жизни. «Прп. Амвросий сам опытно прошел скорбный путь послушания и уничижения под руководством опытных старцев, прежде чем приобрел истинное смирение. Этот личный опыт он с радостью и готовностью передавал другим».

«Когда человек понуждает себя смиряться, – поучал он одну монахиню, – то Господь утешает его внутренне, и это-то и есть та благодать, которую Бог дает смиренным». «Господь взирает на сердце и приобретение смирения, нежели на внешнее делание… Смирение может заменить внешние труды, а без смирения и большие подвиги не могут приносить пользы». Чтобы представить себе ничтожество нашей праведности и смирения, нужно постичь всю широту и глубину заповедей Божиих: «Ежели желаешь смирить себя, помни всегда слово одного святого, глаголющего, что самоя исправная жизнь человека-христианина подобна только купели, а заповеди Божии подобны неизмеримому морю… Если сравнить великое море с малой кадочкой воды, то и нечем будет возноситься возносящемуся».

Наставляя ко смирению, прп. Амвросий строго осуждает порок, противоположный этой добродетели – гордость. Старец пишет: «…гордость и самонадеянность вреднее прелюбодейства и убийства. Последние привели пророка Давида к смирению и раскаянию, первые довели его до падения».

Блаженный Старец «живя сам в смирении, …и в относившихся к нему всегда желал видеть эту необходимейшую добродетель и к смиренным относился весьма благосклонно, — свидетельствует схиархимандрит Агапит (Беловидов), – как, наоборот, терпеть не мог горделивых, так что иных довольно ощутительно… осыпал бесчестиями».

Прп. Амвросий в свете святоотеческого учения дает определение гордости как корня всякого зла, подчеркивая особо пагубное ее действие среди монашествующих. Гордый человек носит в себе все пороки. Только полная покорность воле Божией может избавить человека от этой страсти. «Если хочешь избавиться от гордости и самомнения, – пишет он, то прежде всего требуется покориться воле Божией. Если хочешь, чтобы все было по воле Божией, то терпи все».

Безропотное терпение скорбей через самоукорение приводят ко смирению. «Теперь нет Диоклетианов и Максимианов, – пишет старец, – но враг находит удобство досаждать держащимся благочестия через слабых и нерадивых». «Хотящии благочестно жити гонимы будут». От кого же? – разумеется, прежде всего от своих, которых враг вооружает, чтобы отвратить от пути благочестия благоизволивших оным идти».

Очень часто возникают неустройства в монастырях, так как сюда сходятся все, желающие жить по-христиански. Поэтому в монастырях требуется в первую очередь терпение и безропотность. «Начало из начал состоит в терпении находящих скорбей – терпеть укоризны не только от старших, но и от младших, сознавая свои вины, за которые и нужно потерпеть, со смирением и благодарением, чтобы загладил Господь и простил согрешения наши». Возмущающихся сестер, не желающих терпеть скорбей и укоризн от старших, отец Амвросий назидает: «Негодование старших должно терпеть, считая это попущением Божием, наказанием за наше возношение и самомнение». И утешает: «…Исав гнал Иакова, а Каин убил Авеля, но гонимые блаженствуют, а гонители отвержены Богом. Будем верить и надеяться, что и нас Господь не оставит, только нужно со смирением потерпеть и не роптать».

Терпеть нужно и болезни телесные. Они, по словам старца, потребны для очищения плоти, а болезни душевные, через обиды и поношения, потребны для очищения души. Болезнь причиняет страдание, а страдание требует терпения, без которого не приобретается спасение наше. Болезни телесные отец Амвросий уподоблял подвижничеству невольному, называя его отраднейшим потому, что при произвольном подвижничестве «может примешиваться возношение, осуждение других, а в невольном болезненном подвижничестве нечем человеку погордиться, …иногда оно посылается еще и для истребления возношения. Поэтому старайся в болезни благодушествовать и благодарить милосердие Божие за невольное вразумление …больше всего остерегайся ропотливого расположения духа». «От больного требуется только терпение и благодарение». Примером благодушного перенесения скорбей был сам прп. Амвросий. «Старец часто сильно недуговал, – пишет схиархим. Агапит, – а совершенно здоровым никогда не был …между близкими к нему на вопрос – как здоровье батюшка? – сложился даже общий ответ: «Он веселенький». Так всегда душа старца находилась в тихом и мирном устроении».

По словам Преподобного, особенно по принятии мантии, Господь попускает всевозможные искушения для того, чтобы навыкли терпению, смирению и набрались духовного опыта. «Тут же не должно по-новоначальному рассуждать, зачем то или другое, а просто терпи и смиряйся, т.е. не оправдываясь, а принимая поношение и уничижение: во-первых, за грехи, во-вторых, ради того, что добровольно избрала ты спасительный путь, который называется тернистым, и тесным, и трудным». В другом письме старец Амвросий советует монахам принимать все встречающиеся скорби с терпением, потому что этот путь избран добровольно и монашеские обеты даны без принуждения. «Досаждения же разные, – пишет он, – монах обязан переносить и без поводов со своей стороны, а за то, что давал обеты скорбное нести».

Путь монашеской жизни и требования, предъявляемые к монаху, без выполнения которых не достигнуть спасения, изложены прп. Амвросием в письме, в котором он объясняет, с какой целью вручаются монаху четки: «Дают четки эти с тем, чтобы приемлющий их человек сознавал свои недостатки и немощи и видел бы свои грехи, но никак не позволял себе замечать немощи и недостатки других, кольми паче старших и всячески остерегался бы судить или унижать кого-либо, но дела и поступки других представлял бы Промыслу и Суду Божию и собственной воле каждого …от скорби и бесчестия и уничижения не отрекаться, но понуждаться на все сие, хотя бы и противилось тому лукавое и непокорное наше сердце. Твердо должно помнить, что на земле совершенства нет, но все люди, по мере своей, некоторые имеют недостатки, попущаемые Промыслом Божиим к нашему смирению».

Вся жизнь монаха есть непрестанная борьба. Поступающие в монастырь должны вступать в борьбу с врагом спасения мужественно, с верой и надеждой на милость и помощь Божию. «Нет в миру столь жестокой борьбы с невидимым врагом, как в келии монаха». Что же дает силу в этой борьбе отвечает прп. Амвросий: «Монашество есть таинство, подобно Крещению. Крещаемый прежде крещения не может чувствовать того, что после получает, т.е. силу внутреннюю исполнять заповеди Божии».

О принятии особой силы и благодати при пострижении в монашество старец Амвросий пишет, приводя слова прп. Иоанна Лествичника: «Никто да не порицает себя недостойным быти обета иноческого …Где находится великая гнилость, тамо и велие врачевание потребно есть … Здравии бо врача не требуют, и во врачебницу не приходят» (10, п. 75, стр. 144). «Подумай сама, – писал старец одной монахине, какой безопаснее воин, вооруженный, или не вооруженный, и какой крепче монах, постриженный или непостриженный?» (10, п. 194, стр. 246). Монашеский путь есть Крестоношение: «…монах, если не крестится крестом, не может быть монахом» (10, п. 175, стр. 222).

Преподобный Амвросий высказывает мысль, что сущность монашеской жизни заключается в отсечении страстей и достижении безстрастия. «Образ монашества называется ангельским; значит, кто живет истинно по-монашески, тот живет ангельски, т.е. безстрастно в целомудренной чистоте, и кротости, и смирении» (10, п. 130, стр. 172). Прп. Амвросий пишет, что монах должен стремиться к полному искоренению страстей: «Потщимся всею силою, призывая помощь Божию о том, чтобы не только отсекать прозябающие страсти, но и искоренить их, дабы более не произникали». (10, п. 57, стр. 97). «Мы имеем одного помощника, таинственного, в нас сокровенного со времени крещения, – Христа. Он будет споборствовать нам в борьбе, если будем не только призывать Его на помощь, но исполнять по силе своей, Его животворные заповеди». (10, п. 23, стр. 50).

Совершенное избавление от страстей, по словам прп. Амвросия, есть великое дарование Божие. Для этого человек должен отрешиться от всех земных попечений и привязанностей. «За очищением души от страстей, – говорит старец Амвросий, – милостию Божией, последует воскресение ее и соединение с Господом, если только душа, оставив всех и все, прилепится всем сердцем и всею любовию к Единому Господу».

Для этого монах призван проводить всю жизнь в покаянии. Прп. Амвросий пишет: «Покаяние не оканчивается до гроба, и имеет три свойства или три части: очищение помыслов, терпение находящих скорбей и молитву, т.е. призывание Божией помощи против злых прилогов вражиих. Три эти вещи одна без другой не совершаются. Если одна часть где-то прерывается, то и другие две не тверды бывают».

Прп. Амвросий сокрушался о холодности и безразличии в покаянии посетителей. Схиархим. Агапит приводит рассказ о том, как одна раба Божия пришла к старцу и весьма рассеянно каялась, в чем старец ее упрекнул. И «…сделав два шага, очутился на середине своей келии… воздел руки свои кверху в молитвенном положении… в это время стопы его оторвались от пола. Я смотрела на освещенную его головку и личико. Помню, что потолка в келии как будто не было, – он разошелся, а головка старца как бы ушла вверх… Через минуту Батюшка наклонился надо мной и, перекрестив меня, сказал: «Помни, вот до чего может довести покаяние. Ступай!».

Современный подвижник Оптиной Пустыни иеромонах Димитрий (Волков) отмечает: «Ведь Старец мог воскликнуть: «Вот до чего может довести искренняя молитва!» или «Имей несумненную веру – и больше сих сотворишь!» Но не сказал. Прп. Амвросий упомянул о покаянии, хотя в свете этой истории большинство любителей христианской мистики скорее ожидало бы рассуждений об умно-сердечной молитве и благодатных дарованиях, чем о ежедневной памяти грехов и покаянном чувстве. …Сегодня, спустя полтора века, когда говорят о христианской аскезе, то в первую очередь толкуют об Иисусовой молитве, об умном делании, а смиренное покаяние не вызывает той же горячности, равно как и послушание. И в этом проблема, потому что на самом деле Новый Завет начинается не с молитвы, а с покаяния…: «Покайтеся, приближися бо Царство Небесное» (Мф. 3,2)». Как предостережение звучат и для нас слова прп. Амвросия, сказанные одной монахине: «…вижу, что ты попалась в сеть искания совершенства, забыв про совершенство покаяния».

Старец Амвросий нередко и против своей воли проливал слезы, – вспоминает схархим. Агапит, – Он плакал среди служб и молитвословий, …в келии … скорбел и болезновал до пролития слез о некоторых из духовных чад своих… плакал о себе, о всем дорогом ему Отечестве, о благочестивых русских царях…» . «Сам Христос Спаситель был образом для старца: Его страдания, Его любовь были главными примерами».

Бесконечно дорога была для него каждая человеческая душа. В основе любви прп. Амвросия была «вера в то, что Бог «из камней может воздвигнуть детей Авраамовых», из всемирной блудницы – удивляющую ангелов чистую Марию Египетскую… человек для него был окружен таким ореолом, которого снять не могут никакие падения этого человека, как бы ни казался он в мирском отношении недостоин и омерзителен. Этот ореол – есть высокое звание Сына Божего… Он видел под наслоениями греха ни в одном человеке негаснущую искру Божию и страшные его язвы покрывал все исцеляющей ризой Христовой». Прежде чем старец успевал сказать слово, посетители чувствовали «воздействие его личности». Вера в человека, в его высокое христианское призвание оказывали возрождающее действие на души падших и потерявшихся людей. Раньше слов совершалось чудо возрождения. «Растаяли грехи, стерты с души. Юна и светла она, как в детстве, и все это произведено взором любви, которая в этом человеке, быть может, мелком, невыдающемся, пошлом, отыскала Божью искру и ей поклонилась». «Человек, погрязший во грехах, считавший себя никому не нужным отребьем мира, получал у него убеждение, что он нужен и ценен для своего Бога, для того Христа, Который за его счастье принес величайшую жертву и Который пристально всякую минуту следит за его жизнью, для Которого радость – всякий его хороший поступок и новый укол терна – всякое человеческое падение».

---

---

Список литературы:

1. Агапит (Беловидов), архимандрит. Жизнеописание оптинского старца Амвросия. – Козельск: Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь, 2017. — 560 с.

2. Амвросий Оптинский, преподобный. Полное собрание писем в трех частях, часть третья. Успенско-Казанский монастырь, 2009.- 768 с.

3. Андроник (Трубачев), игумен. Преподобный Амвросий Оптинский. Жизнь и творения. Общество любителей православной литературы. издательство имени свт. Льва, папы Римского. Киев, 2003. – 272 с.

4. Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители / Сост. монах Лазарь (Афанасьев). – М.: Изд-во Подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2016. – 536 с.

5. Иоанн (Маслов), архимандрит. Преподобный Амвросий Оптинский и его эпистолярное наследие. М., Братство свт. Алексия, 1993. — 191 с.

6. Исповедь и откровение помыслов в духовном наследии оптинских старцев / автор-составитель иером. Дмитрий (Волков). – Козельск: Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь, 2023. – 447 с.

7. Оптинский патерик / Сост. мон. Иулиания (Самсонова). – Саратов: Изд-во Саратовской епархии, 2006. – 552 с.

8. Поселянин Е.Н. Старец Амвросий: праведник нашего времени. – 3-е изд. – М.: Никея, 2017. — 200 с.

9. Серафим, иеромонах. Женские иноческие уставы. – Самарский Иверский женский монастырь, «Гомеопатическая медицина», Смоленск, 2002. – Собрание писем преподобного оптинского старца иеросхимонаха Амвросия к монашествующим. – Введенская Оптина Пустынь, 1995. — 528 с.

10. Тихон (Борисов), игумен. Проповедь «Живи проще». [Электронный ресурс] //Официальный сайт Введенского ставропигиального мужского монастыря «Оптина Пустынь».

 

monasteri.cerkov.ru